Весь день и большая часть вечера проходят у телефона. Однако, несмотря на все старания, их единственной надеждой остается вахмистр Залли.
Гофман садится в свое американское кресло и водружает ноги на стол.
На другой день в канцелярии роты стоит гнетущая тишина. Мы все подскакиваем всякий раз, когда звонит телефон. Черный, зловещий, он стоит посередине стола перед Гофманом.
— Даже если фюрер захочет поговорить лично со мной на любую тему, — рычит Гофман, — меня здесь нет! Вы не знаете, где я и когда вернусь. Ясно, псы?
Перед самым полуднем телефон громко, пронзительно звонит много раз подряд.
— Пятая рота, — отвечаю я.
— Как там у вас дела? — спрашивает масляный голос, который кажется мне знакомым.
— Кто звонит? — спрашиваю.
— Не догадываешься?
— Нет, но твой голос мне знаком.
— Приятно слышать, что узнаешь голос старого друга. Гофман там? Скажи этому дерьму, что кое-кто хочет поговорить с ним.
Я указываю на телефон и вопросительно смотрю на Гофмана, тот отчаянно трясет головой и указывает в окно.
— Гауптфельдфебеля здесь нет. Что-нибудь передать ему?
— Да, скажи, что вам сейчас, наверно, приходится несладко, но если я не сыграю роль доброго друга и не стану помалкивать о том, что знаю, дела будут из рук вон плохи!
И тут я понимаю, с кем разговариваю. Этот смех узнал бы из тысячи. Штабс-интендант Зиг!
Гофман бледнеет. Видимо, догадался, кто звонит.
— Это штабс-интендант Зиг? — спрашиваю с беспокойством.
— Инспектор тайной полевой жандармерии, — поправляет он. — Меня перевели в гефепо [95] . Вот что происходит, когда человек хорошо делает свое дело и разоблачает преступников, чтобы они понесли заслуженное наказание. Как поживают мои старые друзья, Вольф и Порта? Все еще фальсифицируют документы в соучастии с Гофманом? Я слышал, они заменили ваши эмблемы на звезды Давида!
Гофман несколько раз бесшумно ударяет по столу кулаком. Лицо у него почти зеленое от подавляемой ярости.
— Не понимаю, о чем ты.
— Еще как понимаешь! Думаешь, я не выведал, что за игры у вас идут, пока служил в вашей вонючей роте? Можешь сказать остальным, если они еще этого не знают, что еврею за позволение оставаться живым с документами убитого немца выносится смертный приговор!
— Какое отношение это имеет к нам? — спрашиваю с жутким предчувствием.
— Не притворяйся дурачком, — злобно ухмыляется Зиг. — Прекрасно знаешь, что все вы стоите на тонком льду! Если я развяжу язык, то считайте себя счастливчиками, если вам оставят головы на плечах! В лучшем случае получите пожизненный срок в Торгау!
— Сколько будет стоить твое молчание? — отрывисто спрашиваю я.
Гофман постукивает себя по лбу и смотрит на меня так, будто хочет съесть.
Я протягиваю ему телефонную трубку, но он отшатывается, словно она нагрета до красного каления.
— Вот теперь ты говоришь дело. Я хочу пятьдесят тысяч марок, чтобы забыть свой долг перед национал-социализмом, притом хочу получить их в течение суток. Кто-нибудь из вас встретится со мной на тропинке за фортом и передаст деньги. Только не пытайтесь устроить какую-то хитрость!
Я вопросительно смотрю на Гофмана, он заговорщицки шепчется с Портой и Вольфом.
— Нy, так что? — нетерпеливо спрашивает Зиг. — Платить будете? Или прийти и забрать этого обрезанца?
Я снова смотрю на Гофмана. Он кивает с откровенным неудовольствием.
— Хорошо, — отвечаю я. — Мы тебе сообщим, когда придем туда с деньгами. Нужно сперва собрать их!
— Будет разумно собрать их побыстрее!
Зиг с демонстративной резкостью кладет трубку.
— Паршивый шакал, — орет Гофман, и так колотит кулаком по столу, что телефон подскакивает. — Это мерзкое дерьмо нужно убрать с пути! Он опасен!
— Герр гауптфельдфебель, теперь мы должны сохранять спокойствие и ясную голову, — выкрикивает Порта. — Может, нам все-таки нужен дикий кот, — говорит он задумчиво. — Такая тварь способна в два счета превратить человека в фарш!
— Не разумнее ли заплатить ему? — говорит Гофман. — Мы можем наскрести пятьдесят тысяч!
— Я могу, а ты — нет, — надменно говорит Вольф.
— Не забывайте, что я тоже в этом деле, — сухо говорит Порта. — Если придется выкладывать деньги, я внесу половину суммы. Но в принципе я против платы шантажистам. Этот гнусный ублюдок не удовольствуется пятьюдесятью тысячами. Он ненасытен. Мы станем его рабами!
— Эмиль Зиг — грязная, подлая тварь, — негодующе кричит Малыш. — Пошли, наделаем в нем дырок! Такие дела нужно быстро улаживать!
— Паршивая крыса, он считает себя умным, — говорит Порта и плюет на пол.
Гофман с трудом сдерживается. До сих пор еще никто не осмеливался плевать на пол в его канцелярии. В бессильной ярости снова пытается пнуть ротную кошку, но, как всегда, промахивается.
— Он был дерьмом, когда мы терпели его в этой роте, — продолжает Порта и берет без разрешения одну из сигар Гофмана.
— Хватит! — предостерегающе рычит Гофман и запирает коробку с сигарами в ящик стола.
— Может, если сказать Зигу, что лучше быть старым, чем мертвым, — говорит с улыбкой Малыш, — у него хватит ума попросить о переводе в какое-нибудь отдаленное место?
— И вся эта заваруха ради какого-то чертова еврея! — злобно говорит Гофман. — Порта! Ради бога, найди выход. Как правило, ты быстро соображаешь!
— Давайте выпьем по чашке кофе, — предлагает Порта, без приглашения идет и находит драгоценный запас Гофмана. — Кофе прочищает мозги!
Малыш разносит чашки. Проходя мимо гауптфельдфебеля, козыряет ему.
Порта отпивает большой глоток кофе и с удовольствием оглядывается вокруг.
— Можно как-нибудь вечером пригласить Эмиля прогуляться. В одно из мест с лапландскими девицами. Вы знаете их. Поднимайте стаканы и спускайте брюки! На обратном пути стукнем его по башке и спустим в канализационный люк. Покончим одним махом с ним и его corpus delicti [96] !
При мысли о Зиге в канализации Малыш хватается за живот и громко хохочет.
— У нас на Реепербане был стукач по имени Эмиль. Мы звали его Эмиль-карлик, потому что он был карликом. Мы спустили его в канализацию на Давидштрассе. Сперва хотели бросить в реку, но потом одной из девиц пришла блестящая мысль о канализации. Он ушел вниз с громким хлюпаньем, будто вода в унитазе!