— И вина не пить? — вполголоса спросил Волох.
— Если только в меру.
— И то добре. Мера у каждого своя.
— Как совсем затемнеет, — сказал ему Алексей, — берешь своих добрых хлопцев и — лесом выходите к усадьбе. Бочонки — навьючить, фитили не забыть…
— Не пальцем делан, господин поручик, — проворчал Волох. — У моего бати…
— Завидуешь бате? — усмехнулся Буслай.
— Никак нет, ваше благородие, я от него не отстал. Вот ежели… как посмотреть на это дело…
— Потом расскажешь. А сейчас слушай. Фитили — покороче. Со светом, как услышишь наши выстрелы, поджигай. И со своей партией — к амбару. Уберешь часового, собьешь замок, если он там есть.
— А если нет?
Алексей внимательно взглянул в его простодушные хитрые глаза.
— А если — нет, то не сбивай. Выведешь пленных. Которые на своих ногах — построишь. Раненых разместить по телегам.
— Откель я их возьму?
— Корнет Александров подойдет со своим взводом. Все запомнил?
— Так точно! Кушать когда изволите?
— Да вот расположение обойду…
— Отдохнули бы сперва.
— Ночь впереди. Длинная, осенняя.
В такую ночь, подумалось Алексею, хорошо сидеть, вытянув ноги к пылающим в камине дровам, с книгой на коленях, с длинной трубкой в одной руке и со стаканом красного вина в другой. Слушать, как бросает осень в стекла мелкие дробные капли, как скрипит где-то за диваном неуловимый сверчок — все его слышали, но, кажется, никто не видел. Прислушиваться к хроменькому стуку старых каминных часов, к их сбивчивому, лживому бою, к шаркающим шагам старика Бурбонца, который бродит по комнатам и, ворча, гасит лишние свечи.
А осеннее утро после осенней ночи? Неохотное, сырое, все в низких облаках, что не бегут по небу, а разлеглись на мокрых, без листьев, ветках старых лип, яблонь, загрустивших кустов сирени. В доме зябко, еще не топили печи, вставать не хочется, под одеялом тепло и уютно. Но в столовой уже позвякивают чайные ложечки, из людской тянет самоварным дымком. Тихонечко стучит в дверь Бурбонец: «Алексей Петрович, пожалуйте к чаю». Славно…
Алексей словно очнулся. Гудят от усталости ноги, ломит поясницу, кивер тяжело давит голову, клонит ее на грудь. Ташка колотит по мокрым сапогам, сабля путается в ногах. Чтобы не показать слабости, Алексей присел у первого же «не шибкого» костра. В котле над костром булькало и парило — варили картошки. Кто-то из солдат, отвернувшись от огня, потыкал шомполом, снял котел и слил воду. Артель приблизилась тесным кружком к огню. Дядька Онисим выхватил картофелину, кидая с ладони на ладонь, облупил ее, положил на ломоть хлеба и протянул Алексею:
— Отведайте, господин поручик. Федька, ну-ка солюшки его благородию передай.
Появилась на тряпице крупная серая соль. Алексей почувствовал голод — уж так вкусно пахла горячая картошка, так мягок был черный хлеб.
— А вот водички испить, ваше благородие. — Возле костра кособочилось кожаное ведро. — Водичка чистая, не сумлевайтесь. Мы с этого ведра коней поим. Конь грязну воду пить не станет, гребует. Пейте, ваше благородие. — И щедро зачерпнул оловянной кружкой.
— Благодарствуйте, братцы, за угощение. — Алексей встал, хотя ему страх как хотелось улечься тут же, у костра. — Что ж, завтра своих выручать пойдем. Вы уж не оплошайте.
— Как не так! Рази ж мы своих-то кинем? Сам погибай, а товарища выручай, знамо!
— Француза здесь впятеро больше нашего, — сказал Алексей.
— Вот и ладно: впятеро больше его и набьем.
— Управимся, ваше благородие. Француз, он и вовсе нынче не тот стал.
— Правильно сказал, дядька Онисим. Бьется мусью без охоты.
— Зато, братцы, бегает с охотой.
— Ослаб француз, ослаб. Да и то, сказывал мне ктой-то — ворóн начал исть.
— А ты б не стал? С голодухи так пузо подведет, что и ворона курицей покажется.
— Не, дядька Онисим, я б погребовал. Нечистая птица. А француз привычный, у себя в Париже, сказывают, лягушек и тех жреть.
— Видать, больше нечего. Оттого к нам и приперси. Ничо, ребяты, он к зиме и вовсе друг дружку кусать станет.
— А мы — хлебушко аржаной да с луковичкой.
— Да где ж вы, братцы, — удивился Алексей, — хлеба-то добыли?
— Маркатант объявился, очень справный. У него в заводе и печушка для хлебов имеется.
— Сказывали, что немец родом. С самой Москвы-первопрестольной пристал.
— Давно ли?
— Давеча, два дни назад, ваше благородие.
Удивился Алексей. Маркитанты обычно за войском тянулись, а вот чтобы к партизанам пристать — необычно.
— Вернемся, дядька Онисим, покажешь его мне.
Утро началось рано, еще до света. В низинку мягко опустился туман, вяло бродил низко над землей, рисуя смутные фигуры. Заржала вдали нетерпеливая лошадь. Легкий шум пошел: говор вполголоса, звяканье — седлали, разбирали ружья. Кто-то принес Алексею горячую кружку с чаем. Тронулись, потянулись к дороге, выстраиваясь на ходу. Алексей и Буслаев ехали в авангарде, почти не разговаривая. Сажень за триста до поворота к усадьбе выслали вперед разведку — двух конных. Они скоро вернулись, доложили, что путь впереди свободен.
Туман у тому времени разрядился, поднялся над деревьями и словно занавес открыл поваленные ворота, льва, похожего на собаку, редкую березовую аллею и, в конце ее, небольшой барский дом.
Выглянувшее из-за леса солнце полоснуло косыми лучами по ржавой кровле, отразилось в давно немытых и кое-где битых стеклах. Было тихо.
Спешились, рассыпались в цепь, приладили ружья. Алексей громко позвал часового. Тот не спешил. Наконец отозвался, простучал сапогами по крыльцу, волоча ружье прикладом по ступеням:
— Кто идет?
— Русский офицер, — сказал Алексей и выстрелил ему в грудь.
И сейчас же сзади грохнул дружный ружейный залп по окнам. В ответ вразнобой ударили из дома ответные выстрелы. Из окон потянуло наружу пороховым дымом. Пошла перестрелка…
Волох, услыхав первый выстрел, скомандовал саперам:
— Фитили!
Фитили зашипели, затрещали, задымились, разбрасывая искры. Волох и саперы бросились в укрытие, скорчились за мохнатым валуном.
Грянуло! Бочки вкопали удачно — плотина разом взлетела и рухнула. Ледяная вода вздыбилась и неукротимой волной ринулась вниз. Смела, как игрушечную, пушку вместе с зарядными ящиками, бросила ее на дом, разрушив простенок, ворвалась в окна, вдавив внутрь искрошенные стекла, пробежала по комнатам и, почти не ослабев, выплеснулась наружу на фасаде, выкинув заодно на лужайку перед домом несколько человек.