Яйца оказались свежие, ненасиженные – Железников не обманул – и по вкусу мало чем отличались от куриных.
– У всех птиц яйца одинаковые, – с видом знатока заявил Железников, потеребил пальцами губу, – вкусом друг от друга не отличаются. Что у ворон, что у перепелок, что у грачей, что у кур. Отличаются только размером.
– Это что ж получается, ты все эти яйца пробовал? – выдернув трубочку изо рта, изумленно спросил якут. – И вороньи, и этих самых... грачей?
– Все пробовал.
– И боги птиц не наказали тебя?
– Как видишь – нет!
– Однако, – пробормотал Ефим и сунул трубочку обратно в рот.
Веселье продолжалось.
Но недаром говорят, что смех к добру не приводит, если человек много смеется – обязательно должно что-то случиться.
До утра решили со льдины не сниматься. Разбили палатку, в лед вогнали костыли, потуже натянули веревки, чтобы палатка не дергалась, не заваливалась, если в ночи вдруг подует ветер и начнет трепать плавающие льды. Внутри палатки установили пару распорок, выколотив для них углубления, чтоб те не скользили, постелили брезент, сверху бросили несколько оленьих шкур, Бегичев на полную силу раскочегарил норвежскую керосинку – жилище получилось уютное.
Спать улеглись довольные – день выдался хороший.
Бегичев укладывался дольше всех, ворочался, вздыхал, сморкался – расчувствовался отчего-то боцман: то ли Волгу свою, с протоками-ериками и многопудовыми осетрами вспомнил, то ли по зазнобе затосковал. Если затосковал по зазнобе, то дело опасное – соскучившийся мужик может и за винтовку не дай Бог схватиться, сгоряча обязательно начнет стрелять, и тогда беда обязательно опустится на людей.
Пока она витает над головами в пространстве – ничего страшного, просвистит по-разбойничьи над макушкой и исчезнет, но когда приземлится и начнет чистить лапы у чьего-то порога, тогда худа не избежать.
Затосковал боцман по дому своему, по Большой земле, явно затосковал... Колчак относился к такой тоске сочувственно, но ничего Бегичеву не говорил, не успокаивал – предпочитал молчать. А что он, собственно, мог сказать, какие слова? Он и сам находился в таком же положении, как и Бегичев.
Наконец Бегичев улегся, хрустнул костями и успокоился.
Было слышно, как совсем рядом шумит вода, лопается в ней что-то, бурчит, лопочет; вода ведь – тоже живое, все хорошо ощущающее существо, такое же, как и человек. Во всяком случае, в это хотелось верить.
У Колчака ныла щека, ныли зубы – глухо, далеко, очень противно, зубная боль всегда бывает очень противной, но что он мог сделать здесь, за тысячу километров от ближайшего поселения? Похоже, через день-два он потеряет еще пару зубов. Внутри возникла жгучая тоска, обварила его, Колчак вздохнул, прикусил нижнюю губу.
– Ваше благородие Александр Васильевич, – не выдержав, шевельнулся в сером ночном сумраке Бегичев. – Я вот про какую хренотень хочу спросить... Правда ли говорят, что камни – обычные цветастые камешки, которые мы и тут, на севере, находим, способны влиять на человека, изменять его судьбу и вообще даже убить... Верно это?
– Никифор Алексеевич, вы же православный человек, а к православным людям это не имеет никакого отношения. Это все – бесовское.
– Интересно же. – В голосе Бегичева послышались виноватые нотки.
– Говорят, даже мудрый царь Соломон [43]носил перстень с большим изумрудом, считая, что изумруд помогает человеку сохранить здоровье. А изумруд – некоторые считают – главнее всех камней.
– Не брильянт, а изумруд?
– Изумруд, так сказать, главнее бриллианта. У него больше силы. А алмаз либо бриллиант – как хотите, так и называйте – это камень ворожей, колдунов. Изумруд считается камнем богини Венеры и, помимо всех других достоинств, способен отгонять дурные сны. Царица Клеопатра, например, любила жемчуг. Специально даже пила воду с растворенным жемчугом, считая это залогом долголетия. Египетские фараоны всем другим камням предпочитали огненные сердолики. – Колчак замолчал, вспоминая, что же еще он знает о камнях.
– Интере-есно-о, – восхищенно протянул Бегичев, – просто сказка.
– Сказка. – Железников хмыкнул. – Ну ты даешь! – Не выдержав, Железников заворочался, высунувшись из-под шкуры, потянулся, поправил завалившиеся сапоги-верхонки, стоявшие у входа. – Даешь, Бегичев, России мармелада...
– Интересно как, – словно не слыша приятеля, повторил боцман, – целая наука. Век живи – век учись!
– Древние мудрецы вообще считали, что камень – это... – Колчак замялся, покрутил в воздухе ладонью, подбирая нужное слово, – это живая энергия... нет, живая материя, связанная с потусторонней энергией. Либо с энергией Вселенной. В общем, отношение к камням в древние времена было святым. Это у нас сейчас камни надевают на балы, богатством своим хвастаются. Раньше такого не было.
– Надевают только те, у кого эти камешки есть, ваше благородие Александр Васильевич. Если в моей семье таких камней нет, то бабам бегичевским и трясти нечем.
– А насчет алмаза имеется еще вот что, – вспомнил Колчак, – он якобы может все рассказать про прошлое и будущее человека. Потому колдуны и смотрят в него часами.
– А этот самый камень... синего цвета, очень холодный, прямо лед.
– Сапфир? Сапфир, Никифор Алексеевич, в Древней Греции и Риме считался священным – камнем философского созерцания, его могли носить только жрецы – он далек от земной суеты. Еще есть холодный камень александрит, он считается вдовьим камнем, александриты нельзя дарить. Что еще? Бирюза, – вспомнил Колчак. – Это живой камень в самом прямом смысле слова: в молодости бывает белым, в зрелости – ярко-голубым, в старости – зеленым. Если бирюзе что-то не нравится в человеке, во владельце – она меняет цвет. Зеленую бирюзу носить нельзя – по поверьям, она может умертвить.
– Колечко с бирюзой... Надо же, какой злой камень! А я и не знал. – По голосу Бегичева стало понятно, что он слушает рассказ, но думает о чем-то своем, только ему одному ведомом и от камней совсем далеком. Потрясло что-то Бегичева, всколыхнуло все внутри, вызвало тоску, – собственно, и у Колчака тоска тоже сидела внутри, не проходила, – пытается боцман успокоиться, но никак не может. – Ох, какая злобная штучка, оказывается, эта бирюза. Просто ведьминский камень...
– Может, и ведьминский, – согласился Колчак. – Все камни, Никифор Алексеевич, немного ведьминские, я же сказал. Они – не для православного, не для русского человека. Хотя Пушкин, например, никогда не снимал с пальца перстень с сердоликом, подаренный ему княгиней Воронцовой. [43]А Пушкин был истинно православным человеком.
– Истинно православным человеком, – послушным эхом повторил Бегичев. – Ведь Пушкин – это Пушкин.
– А сейчас – спать! – приказал Колчак и перевернулся набок, давая понять, что все разговоры окончены, никаких «лекций» больше не будет. – Завтра льдина «подвиснет», остановится, опять придется браться за весла.