Вислоусый, подбадриваемый криками, сделал еще три удара — ровно три, но все они повисли в воздухе. Наконец, калмыку это сотрясение пространства надоело, он, изогнувшись едва приметно, сделал неуловимое движение, и вислоусый опять полетел на пол.
В это время к Дутову сзади подошел младший урядник — писарь формирующегося пополнения, — тронул за плечо:
— Ваше высокоблагородие!
Войсковой старшина покосился, глянул на писаря через погон:
— Ну?
— В штаб на ваше имя пришел секретный пакет.
— Принеси!
— Не могу! Пакет-то секретный. Вам надо расписаться в журнале.
На лице Дутова отразилась досада.
— Принеси пакет вместе с журналом, — велел он.
В глазах младшего урядника мелькнуло сомнение, но в следующий момент он приложил руку к козырьку фуражки и исчез.
В пакете не было ничего секретного: Дутову предписывалось оставить формирующееся пополнение и немедленно выехать на фронт в Первый Оренбургский казачий Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк.
Дутов не выдержал, улыбнулся довольно — в этом полку он когда-то уже служил, командовал сотней. Полк входил в состав знаменитой Десятой кавалерийской дивизии, начальником которой когда-то был граф Келлер [2] . Слава о графе была широко распространена по всей России. Более популярного кавалерийского командира на огромной территории от Гельсинфорса до Владивостока не было. Сейчас граф командовал на фронте корпусом.
Из второй части предписания следовало, что Дутову надлежит на фронте сформировать пеший дивизион. Идею создания в конных полках пеших дивизионов Дутов поддерживал: это гораздо лучше, чем спешивать сотни и заставлять казаков воевать, как обычную инфантерию. А такое происходило всякий раз, когда надо было держать оборону, либо брать какой-нибудь сложный рубеж, который невозможно перемахнуть верхом на коне…
Вислоусый тем временем поднялся и удрученно покрутил головой:
— Однако силен ты, паря, — сказал он.
— Еремеев! — строго окликнул вислоусого Дутов.
Тот вытянулся, прижал ладони к бедрам:
— Я, ваше высокоблагородие!
— За мной!.. И-и… — Дутов окинул взглядом калмыка с головы до ног, — ты тоже!
— Слушаюсь!
Только сейчас Дутов понял, что калмыка он знает давно, еще по тем временам, когда тот работал мальчишкой на побегушках у француза, преподававшего ученикам Неплюевского кадетского корпуса гимнастику. Преподавателем француз оказался слабым, вскоре переместился в реальное училище, а потом и вовсе исчез. А калмык прижился в Неплюевском корпусе, затем поступил на работу к заезжим циркачам и отбыл с ними на гастроли. Пропадал он целую вечность и появился в Оренбурге лишь недавно, на кулачных боях в цирке. Дутов не сразу, но вспомнил его фамилию — Бембеев.
— Драться где так ловко научился? — спросил Дутов у него, хотя можно было и не спрашивать — понятно, где тот осилил эту науку. — У циркачей?
— У кулачных бойцов, господин войсковой старшина.
— Значит, у циркачей. Простому человеку эта наука не нужна.
Калмык понимающе улыбнулся, наклонил голову — жест был неопределенный: то ли тот соглашался с Дутовым, то ли, наоборот, протестовал.
— Простой человек вывернет кол из изгороди и начинает действовать им, как дубиной, — добавил Дутов.
Бембеев вновь неопределенно наклонил голову.
— А пятак согнуть сможешь? — спросил у него Дутов.
Отрицательно качнул головой калмык:
— Нет, — я не силой беру, а техникой. Приемами.
— М-да, — прорычал Еремеев, вытер широкой ладонью потное лицо, — тебе волю дай, ты одним пальцем всю казарму перещелкаешь.
Калмык вновь улыбнулся, но ничего не сказал. Он вообще предпочитал меньше говорить и больше молчать.
— Зачем мы потребовались вам, ваше высокородие? — полюбопытствовал Еремеев.
— Пришел приказ: меня отзывают из этого пополнения… Я уеду на фронт раньше. Через три дня отбуду…
— Возьмите нас с собою, — попросился Еремеев.
— Вот об этом-то и речь. Вас я зачисляю в свою команду.
Но надо набрать, как минимум, десять человек. На фронте, в Первом Оренбургском полку, нам надлежит сформировать пешую охотничью команду.
— Один такой человек у меня есть, хоть сейчас уйдет с нами, — сказал Еремеев, — Сенька Кривоносов.
— Надежный?
— Очень, ваше высокоблагородие!
— Одного человека мало. Десять, даже пятнадцать — вот сколько нам нужно.
Еремеев ожесточенно поскреб пальцами затылок, вздохнул озадаченно.
— Пошукаем, ваше высокоблагородие, — пообещал он, вновь поскреб затылок. — Пойду Сеньку искать. Он — мужик опытный, головастый, в казарме побольше моего обретается — всех знает.
Рабочему человеку или крестьянину уйти в ту пору на фронт было просто — кинул в мешок лапти, либо ботинки, полбуханки хлеба, складной ножик, пару луковиц, тройку картофелин — вот солдат и готов к путешествию. Подхватил ноги в руки и — вперед! На фронте интендант выдаст форменную рубаху со штанами, сапоги или ботинки с обмотками, шинелишку и мерлушковую шапку. Оружейник торжественно вручит старую винтовку с расхристанным стволом, которая может пулять и влево и вправо — куда угодно, словом, — и пожалуйте в бой, господин солдатик…
Другое дело — казак. Казака собрать на фронт сложно, он едет на передовую со своим конем, со своим оружием, со своей амуницией и сбруей. Иногда последнее продает, чтобы не ударить в грязь лицом перед своими товарищами и иметь справную сбрую. Хоть и предстояло Дутову сформировать пешую команду, но казак, отправляющийся на фронт, даже если он будет там полковым парикмахером, обязан быть экипирован, как казак…
Так положено.
Вечером Дутов пошел к Неплюевскому кадетскому корпусу. Здание это примыкало к площади, на которой стоял губернаторский дом — огромный особняк, возведенный в николаевском стиле и окрашенный в серый цвет. Серый — очень практичный цвет, немаркий, ни дождь ему не страшен, ни солнце, ни снег…
Войсковой старшина смахнул со скамейки пыль и сел, подоткнув под себя полы плаща — здесь, на ветру, запросто можно застудить легкие и почки.
Оренбургский Неплюевский корпус. Хоть и считалось, что в нем учатся кадеты, а учащиеся кадетами не были. Во времена Александра Первого их называли военными гимназистами. Ныне же, при государе Николае Александровиче, и этого не осталось — военных гимназистов стали величать «подведомственными» — по принадлежности их к военному ведомству, и неплюевцы, как могли, протестовали против этого. Но ничего поделать не могли — роты в корпусе как назывались «возрастами», так и продолжали называться, на строевые занятия ходили «поклассно». В девять часов вечера свет гасили во всех помещениях корпуса кроме казармы, но и там вскоре все стихало и делалось темным — до шести утра, когда в коридоре начинал призывно петь горн, а барабанщик отбивал сухую стремительную дробь на небольшом, но очень звонком инструменте, обтянутом козлиной кожей…