Прилетали также «юнкерсы» — доставляли боеприпасы и продовольствие, садясь на узкую полосу в центре города. И это также будило в Кордтсе и Фрайтаге воспоминания об осаде Холма. Как только «юнкерсы» начали сбрасывать боеприпасы и продовольствие на парашютах, они тотчас сделали вывод, что взлетно–посадочной полосой больше пользоваться нельзя, и это тоже разбудило в них воспоминания о событиях в Холме.
Затем прошло три или четыре дня, и наступила первая неделя декабря. Артобстрел сделался менее интенсивным. Они вполне могли бы догадаться, в чем причина, но офицеры вновь не давали им сидеть без дела. Вернее, вечно раздавали поручения, лишь бы чем–то занять. Вокруг же хватало руин и завалов, которые требовалось расчистить. Впрочем, чаще всего работа сводилась к перетаскиванию мусора туда–сюда. На свежем воздухе работалось хорошо, тем более что теперь здесь почти не летали осколки. Можно было сосредоточиться на задании и немного развеять тяжкие думы. Все бы хорошо, но после этих трудов еще сильнее давал о себе знать голод, не говоря о том, что то там, то здесь, в разных точках города гремели разрывы снарядов.
За день до того, как русские возобновили наступление, солдаты в «Гамбурге» ждали, когда к ним подвезут продовольствие и боеприпасы. Обычно их привозили со взлетно–посадочной полосы в центре города. Солдаты были голодны и ждали еды. Они даже рискнули помечтать о куреве, зная, что им наверняка подвезут несколько пачек сигарет.
Они устали сидеть в четырех стенах «Гамбурга», укрепления, которое в свое время возвели солдаты 277–го полка. Впрочем, от прежнего «Гамбурга» мало что осталось, не считая мокрых, покрытых копотью стен. Провисшие перекрытия, повсюду валяются консервные банки, столы перевернуты, дурацкие шторки на окнах грязны и скорее похожи на кухонные тряпки. На полу, словно опилки, щедро насыпаны отстрелянные гильзы. Они перекатываются под ногами, мешают ходить.
На задней стене вырезанное чьей–то умелой рукой панно, украшенное словами «Родной город». Другие приметы пребывания здесь 277–го полка. «Гамбург» — именно здесь была сформирована 83–я дивизия, и многие солдаты были родом из этого города. Тем не менее резное панно давно уже перестали замечать. Нет, конечно, многие бойцы время от времени задумывались о названии своего опорного пункта, и в их сознании возникал замечательный город на севере Германии, однако в последнее время это случалось все реже, а картинка становилась все бледнее и расплывчатее. У имен есть своя загадочная сила, и случись им оборонять, например, «Регенсбург» на южной окраине Великих Лук, названный так в честь баварского города, где никто из них не был, все равно это имя имело бы для них какой–то собственный смысл, пусть даже плохо понятный.
Это касалось всех, даже самых неисправимых циников и тех, кто давно махнул на все рукой. Ведь немцы по натуре сентиментальны. Все народы сентиментальны, но немцы в особенности.
Приближалось Рождество. Над головой по–прежнему висели низкие тучи, иногда они плыли по небу, иногда повисали на одном месте.
Солдат мучил голод, который с каждым часом все острее давал о себе знать, поскольку никто не мог с уверенностью сказать, когда они получат еду.
Мост через Ловать находился за пределами города, и для взводов в крошечных фортах, возведенных из битого камня и мусора, или для тех, кто сидел в окопах, «Гамбург» считался «внутренней частью». Они по очереди несли караул то там, то здесь, дожидаясь, когда их, наконец, сменят солдаты другого подразделения и они смогут вернуться в укрытие.
Сырость и холод смягчали зловоние, которое источали мертвые тела. Кроме того, какое–то число солдат сгорело заживо в пламени огнемета, и потому запаха от них почти не было. Надо сказать, что зловоние ощущалось не всегда, и потому они так и не сумели привыкнуть к порывам ветра, доносившим до них миазмы разложения. То и дело можно было увидеть, как кто–то негромко фыркал, зажимал нос и зажмуривался.
Мороз, этот великий стерилизатор всякой заразы, придет лишь через двадцать четыре часа. Но они этого пока не знали. Как и того, что по ним вновь грянут залпы русских орудий, грянут после трехдневного перерыва, хотя, если сказать по правде, они ждали их возобновления с минуту на минуту.
Кордтс перевел взгляд на небо; тучи все так же медленно плыли над головой. Он ощутил первое прикосновение холодов, легкий укус мороза на одной щеке. А вот грубый шрам на губе никогда не ощущал холода — скорее он передавал это ощущение другим, здоровым тканям. Кордтс перевел взгляд на небо, однако ничего не сумел рассмотреть. Лишь услышал где–то вдали мерный гул авиамоторов. А еще небольшие вспышки огня — везде и нигде одновременно. На самом деле вокруг стоял шум и грохот, однако после того как несколько дней назад артиллерийская канонада стихла, шум сводился главным образом к поверхности огромного, невидимого глазу купола, который висел над вами, где бы вы ни находились, заглушая другие звуки, отчего ухо улавливало лишь более тихие шумы.
Рядом был Фрайтаг. Его вместе с ними отправили обратно в поисках колонны с продуктами и боеприпасами, а также за Хейснером, которого им следовало привести назад из полевого госпиталя, расположенного у взлетно–посадочной полосы.
Найти дорогу среди руин разрушенного города было непросто. Точки, по которым можно было ориентироваться, были разрушены или перенесены на новое место, что лишь сбивало с толку. По ночам было невозможно пройти даже самое малое расстояние, чтобы не заблудиться. Даже днем то, что не находилось в пределах непосредственной близости — «Гамбург» или любая другая укрепленная точка, — казалось чужим и враждебным. И хотя они по–прежнему были в городе, их поведение напоминало поведение городских жителей, которые вынуждены привыкать к тому, что теперь им приходится искать дорогу сквозь лесную чащу, причем, будучи не в состоянии найти даже те редкие отметки, которые сохранились среди перекореженных и разбитых домов. Почему–то вещи, вместо того чтобы принимать узнаваемые формы, сливались в некую однообразную массу.
Тот, кто привык к жизни в лесной глуши, наверняка найдет такое место среди деревьев, которое сторонний прохожий даже не заметит, однако для лесного жителя какая–нибудь поляна или лощина наверняка окажется знакома, словно комната в его родном доме. Любом доме.
Они медленно двигались вдоль тропы. Их маршрут состоял частично из городских улиц и переулков, частично из проходов среди рухнувших домов, которые, как им казалось, были им знакомы. Ловать, эта узнаваемая с первого взгляда примета, протекала недалеко, всего в нескольких сотнях метров справа от них. Иногда вдали, на другом берегу реки, глаз мог различить силуэт «Синг–Синга», что помогало им ориентироваться хотя бы в общем и целом. Русские снаряды падали вокруг, но не представляли особой опасности. Так что они считали, что знают дорогу. Вскоре они вышли к перекрестку и осмотрелись по сторонам. А осмотревшись, поняли, что даже представления не имеют, где находятся.
— И что теперь? — спросил Хейснер, чье зрение стало еще хуже.
— Давайте посидим, — предложил Кордтс.