— От вас ждут весточки.
— Кто ждет?
— Вы должны знать…
Внезапно Кузьмич хмурится, отворачивается. Что он знает об этой девице? Не полицейская ли провокация — затея с карандашом и бумагой?
Осторожность борется в нем с желанием наконец-то установить связь с товарищами на воле.
— Хорошо, — говорит Кузьмич.
— Надо сегодня! — Улучив минуту, Саша улыбается каторжнику, на секунду прикрывает глаза. — Не бойтесь, я везучая. Все будет в порядке.
Кузьмич тоже не может сдержать улыбки.
— Спасибо! — шепчет он.
— Меня Сашей зовут.
— Спасибо, Саша!
5
— Зима прошла, и здесь, на юге России, солнце стало пригревать совсем по-весеннему. На дворе март, середина марта 1917 года.
Саша только что закончила работу и торопится покинуть тюрьму. Скорее на волю, на чистый воздух, пропитанный ароматами реки и пробуждающейся после зимней спячки степи! Работа завершена совсем — Саша не вернется сюда. Впрочем, это неточно. Конечно, она явится еще раз, но уже не будет робко стучать у двери, кланяться и улыбаться, демонстрируя унижение и покорность. Тюрьма доживает последние дни. И вообще близок конец всей этой рабской жизни!..
Сегодня утром она мчалась к тюрьме, что называется, на всех парусах — не терпелось скорее сообщить заключенным ошеломляющую весть. Но те Бог знает откуда уже проведали, что в Петербурге революция и царя скинули.
Дробно стучат каблучки Сашиных туфель по каменному полу тюремного коридора. Позади громыхают сапожищи стражника. Этот тоже в курсе событий: весь день озадаченно чесал пятерней заросшую щеку и молча глядел, как арестанты собираются группами, тискают друг друга в объятиях. А потом один из них, осужденный на бессрочную каторгу молодой парень, вдруг сорвал пяток алых гвоздик, с поклоном протянул стражнику. Тот растерялся, цветы взял, и в тот же миг оранжерея задрожала от хохота.
Саша смотрела на эту сцену и кусала губы, чтобы не разреветься. У нее голова кружилась от счастья. Пусть подпольщики не довели до конца дело с побегом Кузьмича и его друзей. Все же главное было достигнуто: удалось подкормить ослабевших политических, укрепить в них веру в скорое освобождение.
Особой заботой Саши был Кузьмич. Удалось пронести для него несколько банок сгущенного молока, масло и даже шоколад. И болезнь стала отступать.
Утром тысячи горожан запрудили центральную площадь. Толпа густеет, с кожевенных и металлургических заводов, из порта и с ткацких фабрик спешат новые группы рабочих и моряков. Люди возбуждены, многие обнимаются, целуют друг друга, поют песни.
То и дело возникают ожесточенные короткие споры. Площадь все больше бурлит. Какие-то личности взбираются на ящики, на облучки экипажей, размахивают шляпами, кричат — призывают к «спокойствию и благоразумию», советуют «не устраивать беспорядков, анархии», избрать депутацию к городским властям, а самим разойтись по домам и ждать.
Толпа отвечает негодующими возгласами. Кое-где ораторов стаскивают с импровизированных трибун, передают с рук на руки — они плывут над морем голов и исчезают на краю площади.
Вспыхивает красный флаг. Он все выше, выше… Человек с флагом взбирается на плечи товарищей.
— К тюрьмам, — кричит он. — Все идем к тюрьмам! Освободим наших братьев, узников самодержавия!
Этот призыв подхватывают тысячи голосов.
Появляются еще флаги. Они движутся. Толпа устремляется за ними. На улицы выливается человеческая река.
Полицейских не видно, и люди ускоряют шаг. Это уже лавина, которую не остановить никакими силами.
Человек пятьсот окружили каторжную тюрьму, взламывают ворота.
Сашу оттеснили, она никак не может пробиться вперед.
И вдруг она видит Кузьмича! Его ведет по тюремному двору Гриша Ревзин. На ходу накидывает на Кузьмича свой пиджак, целует, обнимает.
Это он, Ревзин, первый из городских подпольщиков установил, в каких тюрьмах содержатся те, кого следовало выручить в первую очередь, отыскал след участника баррикадных боев 1905 года большевика Кузьмича. Он же был инициатором операции по спасению подпольщика, дважды пытался устроиться на работу в каторжную тюрьму и, лишь потерпев неудачу, порекомендовал направить туда Сашу.
…Кузьмич и его спутник медленно движутся к выходу из тюрьмы. Где-то Ревзин потерял свои очки. Без очков он беспомощен, то и дело оступается. Кузьмич берет его под руку, что-то говорит, видимо, смешное: Ревзин хохочет. Они оба смеются и плачут, нисколько не стыдясь слез.
Рванувшись, Саша оказывается возле них. Это сделано вовремя — Ревзин споткнулся, ступив на поваленные тюремные ворота. Он и Кузьмич упали бы, не поддержи их Саша.
К вечеру толпы горожан и члены боевых большевистских дружин вновь собрались на центральной площади. Появились парни и девушки со связками желтых картонных папок — делами из городских тюрем. В центре площади их сложили в кучу и подожгли.
Вспыхнул смрадный костер. Пламя разрасталось. Люди бегали вокруг огня, поздравляли друг друга. Кто-то запел «Марсельезу». Мелодию подхватили сотни голосов. И летели в огонь все новые кипы тюремных бумаг, и портреты царя, и синие жандармские фуражки вперемешку с серыми арестантскими робами…
Председатель УЧК и Кузьмич усадили Сашу, выслушали ее рассказ о том, как были вывезены ценности и документы ЧК. Попросив карту, Саша пометила место, где были зарыты документы и мешок с серебром.
— На всякий случай, — сказала она. — Мало ли что может случиться с любым из нас…
— Где вы расстались с Андреем Шагиным? — спросил председатель. — От него до сих пор нет вестей.
— В Киеве. Мы сдали портфель с ценностями, и Мартын Лацис поручил ему особое задание. Андрей уехал два дня спустя. Я его больше не видела.
— Он имеет здесь близких?
— Он одинок…
— А я и домой к тебе наведывался, — сказал Кузьмин. — Думал, коли вы отправились вместе…
— Мама! — встрепенулась Саша. — Что с ней?
— Жива-здорова, такая же красивая. — Внезапно Кузьмич остановился. — Так ты и дома еще не была?
— С пристани — сюда… А брат?
— Мама ничего о нем не знает…
С минуту Саша молчала. Вон как раскидала людей гражданская война! Где сейчас Михаил? Жив ли? В последний раз она видела брата в дни, когда чекисты готовились оставить город. Михаил, тоже коммунист, на минуту забежал домой. Там и перебросились десятком фраз.
— Тоже уйдешь? — спросила Саша.
Михаил торопливо запихивал в сумку смену белья и бритвенный прибор:
— Не знаю. Приказ собраться в ревкоме.
Схватил самую большую свою драгоценность — именной маузер, которым был награжден за участие в разгроме крупной банды анархистов, поцеловал сестру и мать и исчез…