— Ее написал наш предок. Это было в те давние времена, когда испанцы еще только появились на нашей земле. В ней заключена тайна, раскрыв которую, вы получите несметные богатства…
— Опять ты за свое, — мать стояла у них за спиной, скрестив руки на груди, скептически глядя на старика сверху. — Хватит морочить голову себе и другим.
Дед нахмурился, сдвинув кустистые брови к переносице и тяжело вздохнул, устало качая головой. В тот момент он стал похож на обиженного ребенка, и Ромео прижался к нему, обнимая. Мать в сердцах махнула рукой, развернулась и пошла мыть посуду, а дед продолжил рассказ о книге и ее создателе… Дед умер спустя месяц, и Ромео долгое время после похорон не мог прийти в себя. Будто что-то оборвалось внутри него, обрушило холодом сердце. Ему казалось, что душа его обледенела в тот день, когда не стало деда — единственного человека во всем окружающем его мире, которого он любил с глубочайшей нежностью. Единственного человека во всем окружающем его мире, который был ему настоящим другом…
Ромео нравилось листать книгу, держать ее в руках, ощущая некую скрытую от других, не посвященных в семейные тайны связь времен. Ромео никогда не был романтиком, но каждый раз, глядя на пожелтевшие, исписанные красивым, витиеватым почерком страницы, он испытывал гордость оттого, что предок его был одним из первых смельчаков, высадившихся на этой забытой Богом земле. И предок этот был не менее отчаянным парнем, чем сам Ромео, если решился ограбить королевскую казну Испании. Этим молодой мексиканец гордился больше всего. В их жилах текла одна кровь.
После смерти деда Ромео ожесточился. Его воспоминания разделились на два периода — когда дед был рядом с ним и когда его не стало. С тех пор его воспоминания не были связаны с детскими играми или ребяческим весельем. С тех пор он всегда дрался, вымещая на других копившуюся внутри злость на окружающий его несправедливый мир. Дрался отчаянно, жестоко, смело кидаясь на любого противника, как бы силен тот ни был. Если противник явно превосходил его в силе, Ромео хватал с земли первый попавшийся под руку тяжелый предмет и бросался вперед, стараясь размозжить голову ненавистного врага, переломать ему кости.
Вскоре он понял, что с каждой новой победой сила победителя растет, впитывая в себя силу поверженного противника. Молва о его безрассудной ярости пугала многих из тех, кто раньше готов был встать на его пути, и они, в стыде понурив головы, отходили в сторону. В отличие от других ребят, юный Ромео был готов убивать. «Без тормозов», — говорили о нем, и через несколько лет постоянных дворовых драк он нажил себе стольких врагов, скольких многие не наживают за долгую жизнь. Но нашлись и такие, кто был рад пойти за ним, хвалиться дружбой с ним и казаться таким же отчаянным и опасным, как сам Ромео. И они сбились в стаю. По крайней мере, так называли их окружающие. «Волки», — хмуро бросали им в спину те, кто не входил в стаю. Но сказать ему так в лицо не осмеливался никто. Ромео льстили эти слова, но он смеялся над ними, говоря: «Волки по сравнению с нами — слепые котята». Стая крепла, обрастала связями в мире подобных ей, бралась за все более серьезные дела, пока весь Чиапас не заговорил о ее молодом и очень жестоком вожаке. А потом появились два русских ублюдка, и все полетело к чертям. Удача отвернулась от него, и выстраиваемая по крупицам, замешанная на его крови и поте империя рухнула в один момент. Для Ромео стало делом чести достать этих русских тварей, втоптать в грязь, уничтожить. А теперь, после того как они убили в Колумбии его единственного брата да еще влезли в то, что всегда являлось семейной тайной, он готов был все поставить на кон, лишь бы найти их.
Ромео мотнул головой, отгоняя гнетущие мысли, наугад открыл страницу и взглянул на рисунок. Человек изобразил себя стоящим на коленях возле пещеры, в мольбе протягивающим руки к явившемуся ему божеству. Белая, ниспадающая до щиколоток сутана, с большим красным крестом, вытканным на ткани во всю грудь, венок из странных крохотных цветков, надетый поверх темных волос, гневные глаза. Ниже рисунка следовало подробное описание чудесного явления Христа, но Ромео не стал читать, давно уже зная текст наизусть. Книга, написанная Карденасом для своих последователей, повествовала о явившемся ему чуде и о праведной жизни его, которую проводил он в бесконечных проповедях и молитвах…
Дверь резко отворилась, и в комнату быстро вошел молодой парень. Ромео прикрыл книгу лежавшей на столе газетой и исподлобья хмуро взглянул на вошедшего:
— Извини, что врываюсь, — парень замялся в нерешительности, переступая с ноги на ногу. — Они в Эль-Пайсаносе. Это в тридцати километрах отсюда.
* * *
Никита первым бросился в распахнутую дверцу джипа и ловко перескочил через пассажирское сидение на водительское. Едва я оказался рядом, машина сорвалась с места, принуждая четверых молодчиков, возникших на нашем пути, кинуться в разные стороны.
— Коррида, с‑суки! — в ярости заорал взбешенный Ник, резко выкручивая руль.
Джип вильнул влево, и тело одного из нападавших изломанной куклой взлетело вверх, а затем с грохотом завалилось на капот. Бандит упал лицом в лобовое стекло как раз напротив меня, и я увидел перед собой его сплющенный нос, разинутый в немом крике рот с поломанными зубами и выпученные от боли глаза. Картина была настолько жуткой, что я машинально зажмурился, вжавшись в сидение. Когда я через мгновение открыл глаза, тело уже слетело с капота, оставив на треснувшем лобовом стекле широкие мазки крови. Я обернулся. Двое бандитов подхватили под руки безвольное тело жертвы наезда и тащили его к своей легковушке, а третий бежал за нами, на ходу стреляя из пистолета. В реве джипа я не слышал звуков выстрелов, но яркие вспышки, изрыгаемые из ствола пистолета, были хорошо видны в сумраке слабо освещенной стоянки.
— Он стреляет! — крикнул я, сползая по сидению вниз, словно его тонкая спинка могла защитить меня от пуль.
— Вижу я, вижу! — завопил в ответ Ник, пригибая голову почти вплотную к рулю.
Бандит либо сильно волновался, либо был плохим стрелком — ни одна из выпущенных им пуль в машину не попала. Никита с силой вдавил педаль газа, и джип выскочил с больничной автостоянки на дорогу, пошел юзом, но Нику удалось сразу же выровнять его. Стрелка на спидометре быстро зашкалила за сто километров, и проносящиеся мимо фонарные столбы замелькали один за другим так, что зарябило в глазах.
— Вон, вон из этого мерзкого города, — пробубнил Ник и разразился грубой бранью. — Надо же так влипнуть, да? — он повернул ко мне голову, ища поддержки своим словам, и джип слегка вильнул.
— На дорогу смотри! — гаркнул я, и он послушно перевел взгляд на шоссе.
Дорога была пустынной, и лишь изредка на нашем пути попадались громадные медлительные фуры. Никита обгонял их, не снижая скорости. Мы не знали куда едем и что будем делать дальше, но в данный момент нас это не интересовало. Главное, что мы вырвались из негостеприимного городишки. Минут через десять сумасшедшей гонки Ник наконец снизил скорость до восьмидесяти, и я вздохнул спокойней. Мчаться на бешеной скорости по темной незнакомой дороге, едва успевая вписываться в неожиданно возникающие впереди повороты, представлялось мне не менее опасным, чем общаться с мексиканскими отморозками.