— Нет, я индеец… апачи.
— Я сперва принял тебя за мексиканца, — пояснил я, но Ник тут же влез в разговор, перебивая меня:
— А я сперва вас за вампиров принял.
Девушка удивленно посмотрела на него, а затем, бросив взгляд на свои перепачканные спекшейся кровью руки, слегка усмехнулась потрескавшимися губами:
— У Рико была лошадь. Нам пришлось ее съесть.
— Сырую? — Никита передернул плечами.
— Дров здесь не найти, — Сью с отвращением поморщилась, вспоминая, как пила кровь животного, но решила об этом умолчать, переводя разговор на другую тему. — У вас странный акцент, и язык, на котором вы говорили, мне не знаком. Вы откуда?
— Русские мы, — Ник бросил сигарету в песок и наступил на нее каблуком.
Девушка закусила губу, а индеец бросил хмурый взгляд на прошитую пулями машину. И без слов было понятно, о чем он думает. Моей фразы хватило, чтобы для него все окончательно стало ясно. Нападавшие были слишком хорошо вооружены для обычных хулиганов, а мы слишком легко отделались для обычных туристов. Он был обычным американцем, много раз слышавшим об «ужасной и коварной русской мафии». Теперь его глаза буравили нас насквозь, изучая. Как бы невзначай он сделал шаг к нам, заслоняя собой девушку. Сомнений не было — в случае малейшей опасности индеец ринется в бой не задумываясь.
— Здесь тоже не любят русских? — я усмехнулся, прямо давая понять, что его приготовления не остались незамеченными.
Индеец не ответил. Он стоял, продолжая молча разглядывать нас. Ник, почувствовав перемены, начал нервно доставать из пачки новую сигарету, но она выскользнула из его пальцев и упала на песок.
— Табак сушит рот, — индеец взглядом проследил за летящей сигаретой. — Будешь хотеть пить еще больше.
— У нас еще две литровые бутылки, — ответил я, после чего жестко и настойчиво повторил свой вопрос, желая все же услышать его ответ: — Здесь тоже не любят русских?
Рико напряженно молчал, а Сью испуганно поглядывала то на него, то на нас. Все мы четверо прекрасно сознавали, что теперь полностью зависим друг от друга — у нас с Ником была машина и, самое главное, вода, а апач, судя по всему, знал, как выбраться из этой проклятущей пустыни.
— Вы не похожи на простых горе-путешественников, — ответил наконец Рико, медленно указав на расстрелянный джип.
— Насмотрелись дурацкого кино про русскую мафию, — Ник нервно сплюнул, — и теперь в каждом из нас видите ее представителей. Если бы мы были англичанами или французами, у вас бы даже вопросов таких не возникло…
— Ладно, — индеец махнул рукой, останавливая его. — Это не наше дело.
Никита тяжело вздохнул и замолчал. Нахмурившись, он полез за новой сигаретой, закурил, а я спросил индейца:
— Ты знаешь, как отсюда выбраться?
— До границы с Мексикой отсюда миль двадцать пять, — сказал Рико, не отрывая от нас внимательного взгляда, — а до ближайшего американского городка вдвое больше. — Он помолчал пару секунд, прищурившись глядя на меня, после чего добавил: — Я помогу вам выбраться отсюда, а вы поможете нам.
Три большие черные птицы, тяжело оторвавшись от земли, взмыли ввысь и медленно закружили в небе. Шериф Ван дер Вейк остановил пикап, сдвинул на шею платок, прикрывавший нос и рот, и устало откинулся на спинку сидения. Кондиционер сломался еще вчера, и теперь в салоне было жарко и душно, как в аду. Горячий ветерок, врывавшийся в открытые боковые окна при движении машины, не приносил облегчения, а поднимаемая колесами пыль заполоняла салон, отчего дышать можно было, только повязав платок на лицо так, чтобы он закрывал нос и рот. Пот градом струился по его телу, рубашка и джинсы намокли, и их впору уже было выжимать. Шериф оторвал пальцы от раскаленного на солнце руля и вытер липкие, мокрые ладони о влажную ткань джинсов.
Увидев издали темное пятно на земле, на котором сгрудились копошась три стервятника, он предположил худшее, но теперь можно было спокойно передохнуть пару минут… Поганая пустыня с ее чертовым пеклом. Ван дер Вейк прикрыл глаза и представил, как было бы хорошо сейчас голышом броситься в огромный сугроб и зарыться в нем с головой или, на худой конец, забраться в холодильник и плотно прикрыть за собой дверцу. Даже его вечно пыльный, душный городок, где он вот уже с десяток лет служил шерифом, казался ему теперь райским оазисом. Он предполагал, что поиски таинственного убийцы, жестоко расправившегося с индейским мальчиком, будут делом нелегким и, вполне вероятно, не принесут ничего, кроме мук душевных и физических. Но он и подумать не мог, что все окажется так тяжело. Едва солнце поднималось над горизонтом, его лучи накаляли крышу пикапа настолько, что на ней можно без проблем приготовить себе яичницу да поджарить пару ломтиков бекона. Только ночь приносила облегчение, и он останавливал машину, располагался на заднем сидении и забывался сном, не обращая внимания на все неудобства и постоянно затекавшие ноги. Конечно, лучше ехать ночью, а в дневное время прятаться от жарких солнечных лучей в выкопанной под машиной яме, но след столь плохо различим, что в свете фар его легко потерять.
Шериф многое повидал на своем веку. По долгу службы, не считая бытовых конфликтов с проломленными черепами, ему приходилось сталкиваться и с избитыми до полусмерти бродягами, чьи лица превращались в кровавое месиво без признаков человеческого обличия, и с расчлененными трупами нечистых на руку бизнесменов. Несколько раз он побывал в перестрелках, где жизнь его висела на волоске, носил на своем теле следы от ножа одурманенного зельем наркомана… Но ему всегда удавалось сохранять спокойствие, некую хладнокровную отчужденность, не испытывая ненависти к преступившим закон… Отвращение — да, может быть, — но не ненависть. «Кто-то должен выполнять эту работу», — говорил он жене каждый раз, когда она, заламывая в слезах руки, заводила разговор о том, что неплохо бы ему подыскать другую, менее опасную работу. И каждый раз, в ответ на его слова, жена указывала ему на сына, говоря, что мальчику нужен отец, и если его, Питера Ван дер Вейка, убьют, мальчик будет расти без твердой отцовской руки, и ей одной будет сложно управиться с ним, когда он достигнет столь непростого переходного возраста. «Он может связаться с какой-нибудь бандой, — причитала жена, — или стать наркоманом». Она принималась перечислять всевозможные неприятности, которые обязательно постигнут их маленького Дэнни, если Питера вдруг убьют. А маленький Дэнни, играющий в своей комнате, слыша надрывающийся голос матери, заходил в гостиную, смотрел на нее внимательно и беззаботно большими голубыми глазами, а затем говорил успокаивающе: «Мама, не волнуйся, когда я вырасту, я стану полицейским, как папа». Каждый раз, когда малыш слышал, как она выговаривала отцу, он произносил именно эту фразу. Малыш произносил ее настолько по-детски торжественно и гордо, что оба они — и Питер, и его жена, — не могли сдержать улыбки. Жена украдкой смахивала слезу, прижимала сына к себе, гладила его по голове и шептала ему: «Какие же вы у меня, Ван дер Вейки, упрямые. Что ты, малыш, что твой папа».