— Ни в чем. Хреново мне, понимаешь?
— Пройдет до понедельника.
— Да не о том я. Не о похмелке. Здесь хреново! — Он указал на левую сторону груди.
— И там пройдет. Нужно время.
— Знаешь, что он мне с утра сказал? — спросила Елена.
— Что?
— Тяжело ему со мной. Не может забыть… ты сам знаешь что, поэтому нам лучше расстаться. Дом обещал отдать, сам же намерен перебраться в Москву. Мол, будет заезжать иногда к Вовке, деньгами помогать. — Елена не сдержалась, заплакала. — Рушится семья у нас, Рома.
Николаев подтолкнул друга, упорно молчавшего и глядевшего на детали утюга.
— Это правда?
— Да.
— Понятно. Лена, давай выйдем. — Николаев наклонился к Гусеву: — Надеюсь, ты не против?
— Мне плевать.
— Ты одну и ту же деталь третий раз на место ставишь и снимаешь. Брось это дело.
— Что хочу, то и делаю.
— Ну-ну.
Николаев и Елена вышли на крыльцо.
Она вытерла слезы и сказала:
— Вот видишь, Рома, ничего не получается. Конечно, понимаю, во всем виновата я. Но зачем тогда было забирать меня из Москвы, оставлять дома, обещать все забыть?
— А ты поставь себя на его место, представь, что приехала к нему на работу, а он в сторожке или где-нибудь еще с бабой развлекается. Как ты среагировала бы на это?
— Понимаю я все, Рома, но можно же начать жизнь с чистого листа. Ведь живут же вместе мужчины и женщины, которые ничего не знают о прошлом друг друга. Они и не пытаются в нем копаться, потому что его уже нет.
— Но ведь и память тоже никуда не уходит.
— Скажи, что мне делать.
— Из меня, Лена, плохой специалист по разрешению семейных проблем. Возможно, я и не прав, но мне кажется, все у вас устаканится. Потому что Колька любит тебя. Время притупит воспоминания.
Елена вздохнула и спросила:
— А как теперь жить? Пока не притупятся эти проклятые воспоминания?
— Живи так, как сердце подсказывает. В понедельник ему на работу?
— Да.
— Ну вот, к его приезду приготовь что-нибудь вкусненькое, сама нарядись.
— Если он вернется.
— Вернется. Не сможет без вас. Голова просветлеет, по-другому на ваши отношения посмотрит. Лишь бы опять по приезде не сорвался.
— Ну, не знаю. А может, нам действительно какое-то время врозь пожить?
— Решайте сами.
— А вдруг он в Москве и взаправду загуляет?
— Тогда прощать его будешь ты, если захочешь. Сейчас же будь такой, какая есть. Если что, я дома до понедельника. Передай Кольке, пусть не спешит в район. Мне самому надо двадцать девятого числа быть в столице, подброшу его. Заодно и поговорю.
— Хорошо, передам.
— Будет желание, заходите вечером.
Впервые за день Елена улыбнулась.
— Так к тебе и без нас есть кому прийти, — заявила она.
— Вы, женщины, неисправимы. А главное, все знаете. Откуда?
— У нас особое чутье на такие дела.
— Что ж тогда оно тебе не подскажет, как снять проблемы в своей собственной семье?
— А вот об этом оно молчит.
— Ладно, пошел я.
— Я передам Кольке насчет понедельника.
— Передай.
Елена зашла в дом, Николаев направился к себе. На своем крыльце курил Степан Петрович.
— Будь здоров, Рома! Как съездил в столицу?
— Здравствуй, Петрович! Нормально съездил.
— Катька говорила, тебя начальство вызывало, да?
— А если и так, то что?
— Ничего. Интересно просто. Скучно у нас в селе стало, за любую новость хватаемся. Кстати, ты там вроде насчет Катькиного устройства хотел похлопотать.
— Хотел и похлопотал.
— Что получилось?
— Это я с ней обсужу, если она захочет.
— Хорошо было бы, если бы Катька устроилась в Москве. А то мается баба, сохнет, сидит в четырех стенах, только во двор и кажет нос. Подруга к ней с того края приходила, так она не вышла. Сказала, не о чем мне с ней разговаривать. Добро еще, что на отца с матерью не срывается, не грубит. Но чего ни спросишь, ответа не дождешься. Отмалчивается.
Николаев присел на крыльцо рядом с Петровичем, прикурил сигарету и спросил:
— На меня обиделась.
— Наверное, хотя чего ей обижаться? Ты ее не соблазнял. Она не девка, которую ты обманом в койку заволок, сама к тебе на шею бросилась. Вот на себя пусть и обижается. Мне, отцу, конечно, жаль ее, но так, как она, порядочные бабы себя не ведут. Да, жених ты, понятное дело, завидный, только не для таких, как Катька.
— Это еще почему?
— Ты меня слушал или о своем думал?
— Тебя слушал.
— Незаметно. Иначе услышал бы. Когда с ней о работе говорить будешь?
— Ты скажи Екатерине, чтобы зашла ко мне.
Петрович выкинул окурок в лужу и заявил:
— Не пойдет! Хоть и поздно, но гордость выкажет.
— Ты передай, а прийти или нет, решать ей. Не появится она, тогда завтра я зайду сам.
— Но ты хоть скажи, Рома, получилось с работой-то?
— Получается.
— Ну и слава богу. А Катьке твои слова я передам, не сомневайся. Сейчас домой зайду и скажу.
— Вот и ладно.
— Ты обедал? А то Марина щей наварила, за неделю не съесть.
— Обедал, спасибо.
— Может, вечерком по граммулечке?
— Нет, Петрович, обойдемся без граммулечек.
— Ну, как хочешь, а я выпью. Я, Рома, на эту жизнь новую трезвым глазом смотреть не могу. На выкрутасы дочери и оханье жены тоже.
— А ты попробуй, вдруг получится?
— И пробовать не буду. Мне это на хрен не надо.
— Давай!
Николаев вернулся домой. В углу на старом кресле лежали рубашка, джинсы, нижнее белье, носки, прикрытые спортивной майкой. Все это надо было стирать, да и куртку почистить.
Прапорщик тяжело вздохнул, достал из-за печи корыто, поставил на табурет, рядом примостил пачку стирального порошка. Он переоделся в спортивный костюм, взял в сенях ведра, сходил к колодцу, принес воды. Роман бросил белье в корыто, стал читать инструкцию по применению импортного порошка, и тут в дверь тихо постучали.
— Открыто! — крикнул он.
В комнату вошла Екатерина.