Внешне переливание крови представляло собой довольно примитивную манипуляцию, мало соответствующую современному названию — гемотрансфузия, — но тем не менее требующую от эскулапов немалой сноровки. В отсутствие обезболивании и при зачаточном состоянии асептики успех любой хирургической операции, даже самой простой, целиком зависел от скорости и точности действий врача. Итак, доктор вынимал из саквояжа инструменты и приступал: на вене донора делали надрез специальным ланцетом, в ранку очень быстро вставлялась предварительно заостренная трубочка, изготовленная из птичьего пера. Кровь начинала поступать в трубочку — тут медик производил небольшое исследование — равномерно считал, собирая кровь в чашку определенного объема, чтобы выяснить, с какой скоростью капает кровь, и ориентировочно прикинуть — сколько будет перелито реципиенту за единицу времени. Другая трубочка из птичьего пера вставлялась в надрез на вене реципиента, затем перья соединяли серебряной трубкой небольшого диаметра — таким образом риск, что кровь свернется во время операции, сводили до возможного минимума. Вену реципиента пережимали чуть выше надреза, принуждая кровь донора поступать внутрь вены.
Вот и все.
По праву литератора, наделенного свободной фантазией художника, Йен Пирс до некоторой степени форсирует события — он не только описывает опыты впрыскиваний и переливаний крови, продемонстрированные научному сообществу во время живосечения двух собак, но создает сцену, ставшую одной из сюжетных кульминаций романа, — сцену прямого переливания крови от человека к человеку. Не случайно романист выбирает в качестве участников эксперимента реципиента — пожилую, смертельно больную женщину и ее юную дочь в качестве донора. В XVII веке все еще бытовало восходящее к Античности убеждение, что кровь не только может восстановить здоровье, но и омолодить, даже возможно — принести бессмертие.
«— Дорогое дитя, — сказал Лоуэр самым ласковым и ободряющим тоном, — ты хорошо поняла моего коллегу? Ты понимаешь опасности, грозящие и тебе, и твоей матери? Ведь, возможно, мы соединим воедино и ваши души, и ваши жизни, и если это не поможет одной, оно может обернуться гибелью для другой.
Она кивнула…
— Ну что же, приступим. Сара, закатай рукав и сядь вот тут.
Он указал на табуретку у кровати, а когда она села, я начал обматывать лентой ее руку. Лоуэр обнажил худую морщинистую руку матери и обмотал другой лентой — красной, этот цвет запал мне в память, — ее руку выше локтя.
Затем он достал свою серебряную трубку, а также два стволика очищенных гусиных перьев и продул их, проверяя, нет ли в них преграды.
— Готовы? — спросил он.
Мы тревожно кивнули. Точным умелым движением он вонзил острый ножичек в кровеносный сосуд девушки и вставил в него перо концом навстречу току, так что естественное движение направило кровь в воздух; затем он подставил под другой конец чашку, и кровь рубиново-красной струей хлынула в нее — стремительнее, чем мы с ним предполагали. Лоуэр медленно считал.
— Чашка вмещает одну восьмую пинты, — сказал он. — Проверю, сколько времени она будет наполняться, и тогда мы будем примерно знать, сколько крови возьмем.
Чашка наполнилась так быстро, что кровь начала переливаться через край на пол.
— Минута и одна восьмая, — громко сказал Лоуэр. — Быстрее, Кола! Трубку!
Я протянул ему трубку, а жизнетворная кровь Сары уже стекала на пол. Затем вставил второе перо в сосуд матери, на этот раз в противоположном направлении, так, чтобы новая кровь слилась с ее собственной. С поразительной нежностью, едва кровь девушки потекла из серебряной трубки, Лоуэр повернул ее и соединил трубку с пером, торчащим из руки старушки.
Он внимательно осмотрел место соединения.
— Как будто получилось! — сказал он, с трудом скрывая удивление. — Пне вижу никаких признаков сворачивания. Как долго, по-вашему, нам следует продолжать?
— До восемнадцати унций? — прикинул я со всей быстротой, на какую был способен, пока Лоуэр отсчитывал время. — Минут десять… для верности пусть будет двенадцать! — И воцарилось молчание: Лоуэр сосредоточенно считал вполголоса, а девушка тревожно закусила губу. Должен сказать, она держалась очень храбро» [56] .
В реальности путь к привычной сегодня гемотрансфузии был много более сложным и длительным. Первый опыт по переливанию крови был поставлен всего через 10 лет после опубликования теории Гарвея. В 1638 году вышеупомянутому Лоуэру удалось продемонстрировать удачное переливание крови от одного животного другому — как водится, новый шаг по пути прогресса в медицине помогли сделать два беспородных пса. Лоуэр рассчитывал, что, перелив кровь от большой собаки к маленькой, он подарит последней недюжинную силу. Хотя обе собаки выжили, ученому пришлось признать провалившимся опыт по передаче витальности — жизненной силы — посредством крови. Зато доктор Лоуэр стал пионером гемотрансфузии.
Когда весть об успехах «оксфордской группы» достигла Парижа на рубеже 1666 и 1667 годов, французские медики незамедлительно воспроизвели опыты британских коллег-соперников и задались целью превзойти их; за дело принялся придворный врач самого короля-солнце Людовика XVI Жан-Батист Дени.
Но и на этот раз донором предстояло выступать животному: один стакан — двести семьдесят унций — крови ягненка были перелиты 15-летнему подростку, страдающему сонливостью и лихорадкой. Юный организм смог успешно справиться с пережитым стрессом, по свидетельствам современников, молодой человек «стал быстро оправляться от летаргии, стал более упитанным и жизнерадостным на удивление всем, кто знал его раньше». Несмотря на очевидный успех, других пациентов, желающих поправить здоровье столь экзотичным образом, не нашлось.
Состоятельный естествоиспытатель был вынужден объявить награду для смельчака, который решится принять участие в дальнейших экспериментах. Вскоре нашелся желающий — нуждающийся плетенщик кресел из парижского предместья. После процедуры реципиент почувствовал себя отлично и предложил экспериментатору для нового переливания использовать его кровь, Дени воспользовался благоприятной возможностью — так в истории медицины появился первый добровольный донор.
Спектр опытов Дени и его единомышленников по обе стороны Ла-Манша был достаточно широк — в качестве доноров использовались не только ягнята, но также собаки, быки и свиньи. Переливание крови умудрялись совмещать с кровопусканием (sic!): в вену одной руки закачивали кровь животного, а из вены другой в то же время выпускали аналогичное количество крови, чтобы «сохранить баланс». Но против ожиданий новый метод не принес своим создателям доброй славы — после нескольких успехов пациенты стали умирать один за другим от тяжелых осложнений, однозначно определить причину которых эскулапы так и не смогли.
Исторический детектив — врач против убийцы. Жан-Батист Дени превратился в объект насмешек для коллег и досужих острословов: «Для этой операции, — шутили парижане, — нужны три барана: один, от которого переливают кровь, второй — которому переливают, и третий — который делает переливание!». Хуже того, на ученого ополчились церковные и светские власти. Вскоре Дени предстал перед судом по обвинению в умышленном убийстве — истицей выступала вдова его пациента Антуана Моро, страдавшего помрачением рассудка, который скончался после третьей трансфузии крови. Однако впоследствии было доказано, что женщина сделала это заявление, чтобы снять с себя всякие подозрения в убийстве — именно она дала надоевшему безумному супругу яд. Суд принял во внимание все обстоятельства дела и 17 апреля 1668 г. полностью оправдал Дени, но запретил любые попытки переливания крови человеку без официального разрешения медицинского факультета Парижского университета [57] .