Борис недоверчиво покачал головой, но спорить не стал, однако каждую ночь старался спать вполуха.
Так прошло десять дней, а на одиннадцатый, поутру, Нелюбов увидел, как похоронная команда выносит тело «Костыля» из барака и, заметив, что Савелий мрачно наблюдает за его реакцией, подошел к нему и примирительно сказал:
– Да, брат, а я ведь не поверил тебе поначалу! Думал, похваляешься ты передо мной.
– Калечить людей дело не хитрое, вернемся в Россию, если время мне выделять станете, я вас мигом обучу. Хотел я у себя в хуторе наших казачков поучить, чтоб ловчее друг дружку мутузили, да война помешала.
– А почему у себя в хуторе, а не в Петербурге? Или допустим, в Москве? Думаю, в городе ты мог бы большой успех иметь.
– Не скажите, ваше благородие. Люди вроде вас, ну, то есть благородных кровей, предпочитают на саблях да на револьверах биться, а нашим казачкам не грех иногда и руками помахать.
Борис улыбнулся, вспомнив кулачные бои в юнкерском училище. Этот казак определенно нравился Нелюбову. Его все время забавляло, как Савелий не путается в обращении с ним. Когда они одни, Савелий строго обращался с ним на «вы», но лишь вокруг появлялись люди, или кто-то мог услышать их разговор – не смущаясь «тыкал» без зазрения совести. Да и вообще эти месяцы плена несколько изменили мировоззрение Нелюбова, который по-другому стал смотреть на простых людей. Сблизившись с человеком, от которого не нужно было прятать свое дворянское происхождение, Борис постепенно привязался к нему, тем более что Савелий оказался прекрасным рассказчиком, и вскоре Нелюбов узнал всю историю этого незаурядного человека. И то, что Савелий за все время их вынужденного соседства ни разу не нарушил невидимых границ, которые разделяли бывшего кавалергарда Бориса Нелюбова и донского казака Савелия Мохова, поселило в душе поручика уважение, которое постепенно и незаметно для обоих переросло в настоящую дружбу, каковая в обычной жизни у этих людей, так далеко стоящих друг от друга на социальной лестнице, возникнуть не смогла бы никогда.
Савелий Мохов родился в хуторе Алексеевском, в станице Мигулинской. Его отец, Платон Пантелеевич Мохов, слыл самым зажиточным казаком на всю округу и не скупился на образование своего старшего сына. Когда сестер Савелия выдали замуж, Платон Пантелеевич решил определить сына в юнкерское училище: уж больно хотелось простому казаку, чтобы его чадо выучилось на офицера. Он договорился с войсковым атаманом, но его план неожиданно натолкнулся на яростное сопротивление сына.
– На что мне это офицерство – я уж лучше на земле буду работать, – категорично заявил Савелий отцу, чем привел своего родителя в неописуемую ярость.
У донских казаков не принято перечить отцу, что наказано, то и исполняй, а свой ум для других береги. Рассердился Платон Пантелеевич не на шутку. А когда прознал про увлечение Савелия соседской Наташкой Акимовой, в семье которой из всей живности были только собака да кот, то и вовсе обезумел. И в сердцах оженил своего наследника на вдовой казачке Екатерине Селивановой, которая и в жалмерках-то себя не особо блюла, а как овдовела, так и вовсе стыд потеряла и принимала по ночам всех, кто ни попросится. Савелий до свадьбы опять попытался было встать отцу наперекор, говорил, что рано жениться, что ему еще служить срочную. Но отец был неумолим.
Свадьбу сыграли скромную, хвалиться было нечем, и зажил Савелий с молодой женой, которая, однако, души в нем не чаяла и после свадьбы остепенилась, совершенно позабыв былую вольную жизнь.
Весной девятьсот третьего пришла пора казаку собираться на воинскую службу. Без сожаления покинул Савелий родной хутор, молодую жену да отца с матерью. Впереди были четыре года разлуки, и парень не строил иллюзий о верности своей супруги, понимая, что, оставшись одна, примется его Катька за старое, лишь только стихнет за околицей цокот копыт. Но любви за два года промеж них так и не появилось, а теребить душу бессмысленной ревностью Савелий не желал, и, как отъехал на пяток верст от дому, так и думать забыл о своей молодке.
Служить Савелий попал на Дальний Восток в крепость Порт-Артур. Прошло всего четыре года, как отошла эта земля к России, но русский дух уже плотно закрепился на Ляодунском полуострове. По городской черте шли земляные работы, вдоль моря возводились новые укрепления, на которые днем и ночью подвозились впрок снаряды, а на рейде неспешно дымили гигантские красавцы броненосцы. И закружилась голова у парня от величия и мощи Российской империи. Шутка ли, на одном только флагманском «Петропавловске» матросов больше, чем в его хуторе душ! А местные азиаты все наперебой норовят угодить белому господину, в ноги кланяются да подобострастно улыбаются.
Из дома письма приходили редко, да и какие там новости, одни поклоны от многочисленных родственников, да увещания отца, чтоб служил по совести. Жена Катерина один раз прислала коротенькую весточку, а потом надолго замолчала, но Савелий давно перестал о ней думать. Через два месяца после прибытия в полк на артурском базаре познакомился казак с молодой девушкой, которая служила горничной у жены генерала Ипатьева, и с тех пор все свободное от службы время проводил в летнем флигеле генеральского дома, где проживала его возлюбленная.
Война с маленькой Японией, начало которой положило вероломное нападение кораблей адмирала Того на броненосцы 1-й Тихоокеанской эскадры, поначалу была воспринята в Порт-Артуре как попытка моськи укусить слона. Но шло время, и русская армия терпела одно поражение за другим.
После взятия Порт-Артура, как и большинство защитников города, Савелий попал в плен и в числе небольшой группы был отправлен на остров Окинава, где японцы не особо беспокоились о побеге пленных русских: сам остров им представлялся более надежной тюрьмой, чем заборы и колючая проволока. Всю хозяйственную работу в лагере делали сами заключенные, которых японцы отбирали по двум отличительным признакам, либо по лояльности к администрации лагеря, либо, что бывало гораздо чаще, по знанию языка.
В начале двадцатого века остров Окинава не имел значительных запасов пресной воды. Питьевая вода была драгоценным товаром, который все жители оберегали и консервировали впрок. В местечке Утенда, что к востоку от города Наха, находился единственный подземный источник, из которого и снабжался водой лагерь русских военнопленных. Когда Савелия назначили лагерным водовозом, многие вчерашние товарищи от него отвернулись, ошибочно решив, что эту должность он получил за доносительство на своих соотечественников. Вокруг Савелия постепенно образовалась пустота, и поначалу это сильно расстраивало такого общительного человека, каким был Мохов, но затем, во многом предоставленный самому себе, он больше времени стал проводить вне лагеря и в скором времени обзавелся добрыми знакомыми среди местных жителей.
Но один случай сыграл в жизни Савелия особенную роль и во многом определил его дальнейшую судьбу.
Тем ранним утром Савелий как обычно подъехал к роднику и приготовился набрать воды, но внезапно услышал крик и, повернувшись, увидел женщину, которая, стоя на коленях у самой кромки водоема, в отчаянии рвала на себе волосы и громко причитала, а в омуте барахтался и тонул ребенок.