— Донецкий бассейн можно назвать Рурской областью России, — объяснил лейтенант Хаммерштайн. — Когда мы захватим его и вдобавок к нему кавказскую нефть, то выиграем войну.
Но не следовало забывать и о реках. Они становились все шире: Днепр, Донец и все еще очень далекая, но уже у всех на устах — Волга. На рухнувших мостах течение особенно неистовствовало, целое стадо домашнего скота плыло с разбухшими животами вниз по течению, застревая в пролетах мостов.
— Гроза над степью представляет собою великолепное зрелище, — сообщил Роберт Розен в письме домой. — В том, что загорелся дом с соломенной крышей, не было нашей вины, удар молнии может быть тоже приписан войне.
Но были и веселые моменты. На одном из небольших вокзалов затормозил воинский эшелон вермахта. Гражданское население ринулось к вагонам, и начался бойкий обмен товарами: яйца менялись на сигареты, сало — на спички. Такие сделки были запрещены солдатам, гражданским тоже, но на реке Донец властитель смотрел на это сквозь пальцы. Когда базарная лихорадка начала выходить из-под контроля, появился русский полицейский и дважды выстрелил в воздух. Толпа бросилась врассыпную. Вдруг он обнаружил среди торговцев своего сына, вновь схватился за оружие, но выстрелил уже не в небо, а прицельно по ногам мальчишки. Жена полицейского с криком выбежала из близлежащего дома, вооруженная лишь метлой, которой начала избивать блюстителя порядка. Немецкие солдаты, глядя из окон вагонов, хлопали в ладоши, санитар обработал касательное ранение бедра у парня. После этого они угостили усердного полицейского стаканчиком шнапса.
И вновь спелая вишня в чужих садах. На привалах они забирались на деревья, ломали ветки и брали их собой, когда вновь отправлялись в путь. В один из жарких дней они остановились у колодца и напились воды после того, как насытились вишнями. В животах так забурлило, что на конечный пункт марша в этот день они так и не попали.
Дорхен прислала своему брату мухоловку — средство от русских насекомых, а к ней несколько пакетиков лимонада «Вальдмайстер» в виде шипучего порошка.
— Теперь я хожу по России с зеленой пеной у рта, — написал он ей.
В тот день, когда они вошли в Россошь, Вальтер Пуш получил письмо, где говорилось, что им пока не удалось зачать ребенка. В связи с тем, что вермахт в Россоши начал свою деятельность с открытия борделя, в котором двадцать молоденьких женщин за еду и напитки, пачку сигарет «Юно», а также за рейхсмарки отдавали свое тело, то Вальтер Пуш присоединился к группе солдат, которые отправились в город, чтобы «поддержать спортивную форму». Они называли это именно так. Сильно разочарованный, пришел он назад и мысленно многократно извинился перед своей Ильзой. Когда сослуживцы предложили Роберту Розену прогуляться с ними в город, то он лишь сказал, что его жена как раз сейчас беременна. Вечером Вальтер Пуш успокоил свою совесть тем, что написал Ильзе длинное письмо.
31 августа в половине четвертого пополудни русский военнопленный зарубил лопатой немецкого конвоира и убежал в лес.
Школьная хроника Подвангена, август 1942 года
В жаркие дни к ней подступала небольшая тошнота. Матушка Берта отсылала Эрику на кухню готовить еду, в то время как сама ехала на поля, чтобы помогать там собирать урожай. Поэтому Эрика проводила эти дни в крестьянском доме в одиночестве, сопровождаемая лишь ребенком в своем чреве. Она стояла у плиты, помешивала суп и высматривала, не покажется ли почтальонша с полевыми письмами. Временами заходила матушка Луиза, чтобы удостовериться, все ли в порядке, и напомнить своей дочери, что вера в Бога превыше всего.
Довольно скоро беременность стала заметной. Эрика не старалась ее скрывать. С гордостью несла она по деревне свое раздавшееся тело. Выглядела она здоровой и цветущей, и каждый, с кем бы она ни заговаривала, полагал, что у нее, скорее всего, будет мальчик.
Несчастье случилось во время сбора урожая ржи: Кристоф упал с воза и сломал себе ногу. Герхард отвез его в город, где ногу вправили и наложили гипс. Через десять дней он возвратился домой, но скорее хромал, чем шел по двору, и первое время годился лишь на то, чтобы держать вожжи и то, когда ему помогали подняться на козлы. Прежде чем Брёзе получил обещанных иностранных рабочих, помещик выделил им двух русских пленных на подмогу. Он заверил, что выбрал самых надежных: двух спокойных отцов семейства, проживавших под Новгородом, но матушка Берта беспокоилась, что может произойти нечто ужасное. Позднее она преодолела свой страх и стала подавать русским к ужину ножи и вилки.
В августе всплыло название Сталинград. В Подвангене это слово не вызвало беспокойства. Роммель был в ливийской пустыне, горные стрелки на Кавказе, а вот теперь появился и Сталинград. Это были наиболее примечательные события того позднего лета. После того, как матушка Берта увидела на географической карте в бюро у бургомистра, насколько удалена Волга от Подвангенского озера, а конкретно это составляло две тысячи километров, то она от всего сердца пожелала, чтобы ее сын не шагал в сторону Сталинграда. Эрике также не хотелось, чтобы мужа называли «Сталинградским бойцом», столь громкие названия были ей не по душе. Герхард боялся, что ему после Сталинграда вовсе ничего не достанется. Он все чаще говорил о том, что хочет пойти добровольцем, чтобы вкусить хотя бы частичку столь великих времен.
Печальное событие случилось в последний день месяца. Через год своего плена Миша-запевала потерял терпение и рассудок. Конвоир сидел на пне, курил свою трубку и жмурился, глядя на послеполуденное солнце, как вдруг Миша подкрался к нему и, не говоря ни слова, ударил солдата по голове лопатой, которой добывал торф. После чего схватил его винтовку и убежал в лес. Конвоир залил своей кровью торфяную землю и умер в повозке, когда его бросились везти в город. Через двое суток Миша застрелил недалеко от города Норденбург немецкого полицейского, который попытался его задержать. Пришлось задействовать сотню солдат, чтобы прочесать участок леса у Гольдапа. Под конец этой облавы пули, выпущенные из пулемета, разорвали Мишу на части.
В бараке поместья, где размещались военнопленные, царила теперь тишина; у русских больше не было запевалы. Так продолжалось недолго, вся группа пленных была заменена, в поместье прислали новых. Как выяснилось, они были взяты в плен в харьковском котле. Но эти пленные уже не пели.
Мой дорогой Роберт Розен!
Теперь, когда лето перевалило за середину, хочу и тебе написать письмо. Все меньше становится тех, кому я могу писать; некоторые из моих писем вернулись обратно, так как адресат больше не существует. Так что все идет своим чередом.
Я сижу на скамейке у здания школы, за мной жужжат пчелы, передо мной громыхают последние возы с урожаем, направляющиеся к амбарам. В Подвангене все еще продолжается пора уборки урожая. Твои домочадцы могли бы найти тебе достойное применение, так как здесь не хватает крепких рук. Урожай, по всей видимости, уродился хороший, лишь несколько земельных участков оказались побитыми сильным дождем. Ячмень созрел несколько преждевременно.
Сам я уже не в состоянии что-либо делать, кроме того, как сидеть на лавочке и палкой рисовать на песке узоры. В солнечные дни я прогуливаюсь к мельнице и слушаю, как свистят ее крылья на ветру. Пчелы доставляют мне больше забот, нежели радости. Когда они летят всем роем, то я уже не могу угнаться за ними, тем более, когда они садятся на деревья. Недавно такой рой по ошибке залетел на большой ясень на кладбище. Из поместья мне прислали двух русских, которые забрались на дерево и поймали этот рой для меня, что не обошлось для них без укусов. Но оба лишь только смеялись. Я выставил им по стаканчику шнапса и дал с собой каждому немного меда.