— Может быть, вам стоит еще раз переговорить с фон Хешем?
— Фон Хеш не любит Гитлера. А на Вильгельмштрассе недовольны фон Хешем. Для него добровольная отставка была бы благом. Ибо… Ибо ходит немало самых разных толков, — слово «разных» Франкенштейн выделил голосом, и оно прозвучало зловеще. — Но я не могу не предупредить его, не могу ему не сказать… Хотя поставлю его в неприятное положение. Мы оба… старые дипломатические волки, у нас обоих нет семьи, нет друзей и иных интересов. Я не представляю жизнь вне… Фон Хеш, увы, тоже. Но я думаю, фон Хеш еще на что-то надеется. Я служить Гитлеру не стану, — Франкенштейн грустно покачал головой.
Дверь кабинета вдруг приоткрылась, на пороге стояла миссис Трайден. Она, казалось, смутилась, увидев в кабинете посла представителя прессы, — вдруг этот разговор носит официальный характер, а она заглянула случайно.
И О'Брайн подумал, что француженка рассчитывала застать посла одного.
Неловкую ситуацию женщина разрядила по-своему: улыбнувшись, Одиль извинилась и попросила у мужчин дать ей прикурить. «Вот, — она подошла к письменному столу посла и пощелкала большой, блестящей зажигалкой из нержавеющей стали, — какая досада, кончился бензин…»
В холле, прислонившись к колонне, стоял Фриц Дост. По лестнице спустилась сияющая Одиль. Увидев Доста, направилась к нему.
— О, барон! Благодарю за зажигалку, но не забудьте в следующий раз ее заправить, — громко проговорила она.
Обескураженный Дост взял зажигалку, вопросительно глядя на Одиль. Она прикрыла глаза — значит, все в порядке. Под презрительными взглядами англичан — разве порядочные женщины так кричат в обществе? — Одиль надела пальто, поданное супругом, и покинула посольство.
Своей новой любовницей Фриц Дост был весьма доволен. Он давно заметил ее внимание к своей особе. Романчик развивался легко и непринужденно. Как выяснилось, представление Доста о природном легкомыслии француженок оказалось в целом правильным. В то же время Одиль оказалась не только веселой подружкой, но и сообразительным, дельным помощником. Деловая активность Одиль, пожалуй, возросла после ее поездки в Париж, ездила домой навестить тетушку. Невероятно, в Париже Одиль смогла выяснить, что Иден хранит ценные бумаги в бюваре, который держит на рабочем столе. Бювар этот подарил Идену австрийский посол. У Франкенштейна было два таких бювара, так что второй и сейчас находится у него. А самое главное, после поездки в Париж Одиль нашла человека в Форин офис, который имеет доступ в апартаменты Идена. Он готов помочь им за большие деньги. Так постепенно у Доста и Одиль сложился план похищения. Признали целесообразным подменить бювар Идена копией. Потом Дост проникнет в министерство, и тот человек передаст ему бювар со всеми бумагами.
Вчера Одиль сказала: «Я сумею попасть в кабинет Франкенштейна и сфотографирую бювар, так что давай свою зажигалку. Но уже твоя забота, господин барон, сделать копию. В конце концов бювар с меморандумом нужен вам…»
Дост заметил, что с каждым днем инициатива все больше переходит к Одиль. Почему она так старается? — поражался он. Неужели он настолько покорил ее сердце? При первом удобном случае он прямо спросил об этом.
— Это выгодно Франции, — без обиняков, с обезоруживающей откровенностью ответила она. — Если немцы будут знать правду о том, что о них думают англичане, они не сунутся во Францию. Потому что ваш Гитлер… — и тут с хорошеньких, ярко накрашенных губок Одиль полетели такие выражения, которые Дост последний раз слышал на берлинских окраинах от прачек, отстирывающих солдатское белье. У него вытянулась физиономия. Одиль это сразу заметила и вдруг улыбнулась, потрепала Фрица по рыжей голове. — Не дуйся, дорогой! Все будет о'кей! Ты получишь повышение. Видишь, я стараюсь не только для Франции. Ты получишь новый чин, человек из Форин офис — деньги. Одной лишь мне не надо ничего… Кроме твоей любви, дорогой…
Дождавшись, когда концерт окончится, Дост направился в германское посольство. Там в специальной лаборатории обработали микропленку. Отпечатки получились вполне удачными, цвета ясно просматривались. Дост решил, что изготовление копии бювара он поручит Дорну, у Дорна много знакомых среди русских умельцев, которые, как известно, английскую блоху подковали.
Князь Багратиони получил приглашение на музыкальный вечер в австрийское посольство, но был вынужден от него отказаться — он сам устраивал в этот день обед в своем поместье Бивер-хилл для молодых сотрудников штаба РОВС и лондонского отделения «Лиги по борьбе с III Интернационалом». Среди приглашенных был Роберт Дорн.
Дорн приехал в Бивер-хилл на автомобиле вместе с Борисом Лихановым и молодым князем Васильчиковым.
— Здесь Гольфстрим чувствуется сильнее, чем в Лондоне, — говорил Лиханов, выходя из машины. — Снега почти нет, травка пробивается, дышится куда легче. Устал я от дымов Ист-Энда.
— Скажи спасибо, что не живешь в Манчестере, — отозвался Васильчиков. — Я бывал там, — он выразительно покачал головой, снял шоферское кепи и пошел к дому. Дорн двинулся за ним.
— Дорогая княгиня, я приехал проститься, — заявил Васильчиков хозяйке дома. — Все. Еду в Россию.
Три девушки в белых вечерних платьях, стоящие рядом с матерью, переглянулись.
Мария Петровна всплеснула руками:
— Боже мой, Женя… Да как же ваша матушка, как старый князь?!
— Уверяют, что прокляли, — беспечно отозвался Васильчиков. — Но я не в силах переубедить их. Нам следовало бы всем заново родиться. Впрочем, я успел заметить, что немногие понимают мое стремление жить на Родине и приносить ей пользу в строительстве социализма. Образование у меня вполне достойное, я ведь инженер. А здесь у меня практически нет перспектив.
— Кто бы мог подумать! — воскликнула старшая княжна Валентина. — А я считала вас бальным танцором и только… Давайте, мсье Эжен, заключим… как это? Стало крайне модно… Фиктивный брак! Тогда вы увезете меня в Москву. Я так хочу в Москву я ведь там выросла, помню все хорошо, и храм Христа Спасителя, и Большой театр, и Нескучный сад… Да вот папенька… Не отпустит.
Молодежь рассмеялась, но мать строго посмотрела на Валентину:
— Какой стыд! Пожалей мои уши.
— А я Москвы не помню, хотя тоже родилась там, — примирительно сказала младшая, Нина. — Юля, да и ты, наверное, помнишь Петербург и Москву едва-едва… — обратилась она к сестре. — Так что будем считать, господа, наша Родина далеко, а дом здесь… Сейчас и не модно быть патриотом, границы сдвигаются и меняются по воле политиков. Была раньше Австро-Венгрия… А теперь? Я даже не берусь перечислить все возникшие государства! Или… Была Ижорская и Чухонская земля. Теперь — государство Финляндия. И нет форта Гельсингфорс, есть Хельсинки.
— О, молоденькие девушки пытаются рассуждать о политике? — раздался голос Багратиони, он входил на веранду с тремя офицерами. — Пять часов. Пора к столу. Господин Дорн… Наш новый гость уже представлен дамам? — он подошел к Дорну. — Господин Дорн, лесопромышленник. Прошу любить и жаловать. Господин Дорн, вам не скучно среди чисто русских проблем — Родина, патриотизм, сменовеховцы, младоэмигранты?… Наше здешнее общество кипит этими проблемами. Борис, — обратился к Лиханову, — вы уезжаете или нет?