— Вставай, Костя, пора.
И опять, дабы не выдать своего положения, путники не стали разжигать костров, добив взятые в дорогу припасы копченостей и двинулись через лес, стремительно превращающийся в болотину. Правда, тропа здесь оказалась куда более торной, нежели приозерная, по ней можно было идти бок о бок вдвоем, а местами втроем, и хотя под ногами местами начинало хлюпать, и из мягкой земли проступала вода, в целом идти получалось куда быстрее, чем раньше.
Преследователи пока не появлялись, но Росин не обольщался — немного времени ливонцы потеряли у первой ложной баррикады, еще немного, пока разобрались, куда повернул русский отряд, еще немного у баррикады в начале тропы. Однако воины епископа конные — а значит, вскоре наверняка догонят.
— Деревня, Константин Андреевич, — вырвал его из задумчивости голос опричника.
— Что? — не понял Росин.
— Селение впереди, — повторил Зализа. — Вышли мы на юрьевский тракт. Привал нужно сделать, а то на голодное брюхо далеко не уйдем.
— Понял, — кивнул Костя, и громко позвал: — Игорь, Миша, Андрей! Остаемся здесь, в прикрытии. Завала делать не станем. Коли ливонцы подойдут, отстреляемся и к деревне отступим, станем в ней отбиваться.
Но никто не появился, и через полчаса Костя увел людей к селению — здесь ратники уже захватили два дома, выгнав растерянных сервов на улицу.
Впрочем, грабить их никто не собирался — воины нуждались только в еде и припасах для дальнейшего пути. Они выгребли из погребов пару кадушек с солеными грибами, быстро перекидав их в мешки и приторочив жеребцу на спину, прихватили несколько окороков, и закололи двух свиней. Одна, нанизанная на длинную жердь, уже запекалась над огнем, а вторую споро разделывали бояре и его ребята.
Росин покачал головой, вспомнив, как год назад, на игровом полигоне, он оставил своим голодным подопечным честно купленного в соседней деревне барана, а сам ушел на совет мастеров. Когда он вернулся спустя три часа в предвкушении свежего жаркого, барашек продолжал жизнерадостно щипать травку, а голодные одноклубники тоскливо грелись у догорающего костра. Год назад… Подумать только, год назад никто из его ребят не решился поднять руку даже на барана! А ныне они не дрогнув колют мечом в живот обитателям братской Эстонской республики, рубят немецких рыцарей, а перерезать горло подросшему хряку и вовсе воспринимают обыденным делом.
— Не хочу! Сами жрите эту жвачку! — скандалила возле лошадей Инга, которую дядя пытался покормить. — Я спать хочу! Устала я!
Картышев что-то ей говорил, а прочие воины предпочитали держаться от голосистой скандальной бабы подальше. Бояре Батовы и одноклубники расселись вперемешку, уже совершенно не делясь на своих и чужих и только Юля с Варламом оказались немного поодаль от всех.
Костя вынул меч и свой поясной нож, подошел к румянящейся над костром туше, наколол ножом мясистый край над ребрами и подсек его клинком. Пламя затрещало, заискрилось от закапавшего вниз жира. Костя отступил и впился в добычу зубами. Несоленое, неперченое горячее мясо все равно показалось удивительно вкусным и сочным. Съев отрезанный кусок, он подошел к огню и оттяпал себе еще.
Так они и завтракали — свинья постепенно худела, когда от нее отрезали внешние ломти, оказавшиеся снаружи мясные слои быстро пропекались, и их тоже срезали, пока от массивной откормленной хрюшки не остались одни косточки. На место первой водрузили вторую, но ее успели объесть только наполовину — Зализе померещились над лесом вспугнутые птицы, и он приказал выступать.
Путники, икая от сытости и зевая до хруста за ушами, потянулись к ведущей в сторону Феллина дороге — им всем было ясно, что мимо Юрьеву их маленькому отряду все равно не прорваться.
Росин поймал на себе внимательный взгляд опричника, и тряхнул головой. У него появилось давно забытое ощущение долгого и нудного экзамена. Словно сейчас не тысяча пятьсот пятьдесят третий год, а тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, и он опять младший сержант, которому на учениях дали вводную, что лейтенант убит, и командовать взводом придется ему.
И вот он уже который день уходит от преследования, таится, устраивает засады, а рядом идет посредник, с внимательным, как у Зализы, взглядом, готовый в любой момент объявить: «Вы уничтожены, вас накрыло минометным огнем, раздолбало штурмовиками, обнаружили вражеские ударные вертолеты…». Но посредник молчит, и они продолжают свое учебное бегство — день за днем, час за часом…
— Дорога круто поворачивает, — указал вперед Костя. — Нужно положить пару бревен сразу за поворотом. Пятерых мушкетонщиков положим впереди, под липами, остальных за бревна. Когда ливонцы появятся на дороге, первые дадут залп. Они устремятся вперед, в атаку, и этот момент мы откроем огонь им во фланг. Они этого не ожидают, смешаются и отступят. Пока будут готовить новую атаку, мы успеем уйти.
— Это орешник, — кратко поправил Зализа и торопливо пошел вперед.
«Посредник» готовый в любой момент прекратить учения и принять командование на себя, снова дал ему карт-бланш.
* * *
В первый момент Флору показалось, что русские наконец-то сглупили и подставили себя под удар. Он первым выхватил меч и с громким криком ринулся вперед, увлекая за собой растерявшихся всадников дерптского гарнизона. Орешник стремительно приближался — и командир собранного на скорую руку ополчения уже прикидывал, куда пустить коня между высокими кустами, где можно пригнуться, чтобы проскочить вперед и дотянуться кончиком меча до проклятых язычников. И тут снова оглушительно грохнуло. Вороная кобыла, клички которой он так и не успел узнать, оступилась — воин перелетел через ее голову и с треском вломился в заросли кустарника. Только здесь, больно врезавшись плечом в вытянувшуюся поперек пути ветку с руку толщиной, потеряв ляхтскую железную шапку и дарованный епископом меч, едва не сломав руку, он сообразил, что стреляли сбоку.
Перекувырнувшись еще раз сбоку на бок, накатившись спиной на толстый корень, Флор расслабился и, слегка приоткрыв глаза, затих. Он прекрасно понимал, что в таком состоянии вряд ли сможет хоть мгновение выстоять против мало-мальски толкового бойца, и единственный шанс выжить — это не привлекать внимания и немного придти в себя.
Язычники собирались уходить. Они поднимались, отряхивали шаровары от налипшей листвы, вешали мушкетоны на шею. Флор впервые видел, чтобы мушкетоны носили на шее. Ландскнехты носили их на плече, удерживая за приклад. Русские стрельцы возили у седла, или держали в руке. А эти: повесили на шею, да еще и руки сверху положили. Привычно так, словно всю жизнь с немецким огненным оружием дело имели… А может, и не русские мужики вовсе? Вон, как справно воюют. И уходят не на восток, а на запад. Может, ландскнехты после зимнего разгрома несколько месяцев раны где зализывали, а теперь назад двигают, да добычу себе на прокорм собирают?
— Может, перезарядим?
— Костя сказал, сразу уходить…
Значит, все-таки русские… Ливонец сквозь ресницы проводил уходящих воинов взглядом. Потом повернулся на бок и, помогая себе руками, сел, привалившись к замшелому валуну. Бегло осмотрел себя сверху вниз: крови нет, все члены на местах. Значит, даже не ранен… Флор ощутил страшное разочарование — он бы предпочел углядеть хорошую рваную рану, сочащуюся и влажную. Тогда он смог бы с чистой совестью вернуться в Дерпт и там месяц, а то и два спокойно лежать в постели, никуда не мчась и никого не трогая. Пусть господин епископ разбирается со своими ворогами сам.