Короче говоря, герцог Бургундский подумывал, что, может быть, ради пользы его государств стоит сменить союзника. Во всяком случае, следовало пересмотреть позицию Бургундии по отношению к Карлу VII. С момента возвращения во Францию Карл Орлеанский поддерживал это мнение. Бурбон и Алансон уже были готовы. Намерения герцога Бретонского зондировались. Карл Орлеанский поехал повидать его в Нант; там он встретил Иоанна Алансонского. Принцы сделали вид, что хотят выступить арбитрами в конфликте между Карлом VII и Генрихом VI. Все открыто вступили в переговоры с Англией. Наконец, в январе 1442 г. все собрались в Невере на большое совещание французских баронов. Даже доблестный командир нормандской армии, граф д'Э, был участником коалиции.
Карл VII уже был осведомлен о происходящем: ему передали письмо от гербового короля Подвязки канцлеру Англии — письмо, перехват которого стал большой удачей для французов. Его отдали перевести капитану шотландской гвардии Чемберу, знавшему английский так же хорошо, как и французский. Письмо подробно сообщало о передвижениях гонцов от принцев. Политические чувства участников коалиции подверглись пристальному анализу. Измена герцога Алансонского говорила сама за себя: бывший соратник Жанны д'Арк сообщал английскому капитану Аржантана, что город, где командует последний, собираются неожиданно для него сдать. Короче говоря, письмо гербового короля было орудием Провидения, попавшим в руки короля Франции.
Советники Карла VII полагали, что король не должен открыто реагировать на этот вызов. Пусть вместо того, чтобы выносить приговор членам лиги, он разыграет их. Дюнуа со всем чистосердечием заранее известил их, что король не возражает против их собрания. Герцог Орлеанский притворно попросил разрешения поехать в Невер; он не удивился, что ему запросто разрешили принять участие в заговоре. Бурбон не заметил подвоха, даже получив два приглашения — одно от Карла Орлеанского, другое от короля. Единственным, кто удивился такому приглашению, был герцог Бретонский: у Иоанна V все еще оставалось чувство, что он борется с королем, и он посчитал, будто имеет дело с ошибкой.
Я не могу знать намерения моего сеньора короля в отношении нашего собрания. Но мне кажется, что имеет место игра понятиями и прочая латынь, что со всей очевидностью видно из его писем.
В конце января все прибыли в Невер. Там была действительно «прочая латынь». Обнаружилось, что Карл VII пригласил себя сам. От имени короля там присутствовали канцлер Реньо Шартрский и рыцарь Луи де Бомон. Они взяли на себя руководство дебатами. Изумленные принцы выслушали перечисление условий, которые ставил Карл VII для брака Карла Менского с Марией Гельдернской, племянницей Филиппа Доброго. Потом им изложили королевские планы: Карл VII желает, чтобы все делалось быстро, — у него намерение лично возглавить поход на Гиень, и это дело, как они увидят, не может ждать до 1 мая. Карл VII определял повестку дня собрания, изначально задуманного как заговор!
Принцы выдвинули несколько упреков, чтобы не получилось, что они приехали зря. Они обсудили приданое Марии Гельдернской. Они заверили людей короля в своей преданности короне.
Что они могли сделать? Иоанн V Бретонский так и не явился на собрание, а могуществом Карла VII пренебречь было нельзя. Каждый выдвинул перечень своих претензий. Это был длинный ряд справедливых критических замечаний по адресу правительства, неумелого во многих отношениях, и частных притязаний, отражавших все оттенки недовольства феодалов. Принцы прежде всего требовали, чтобы с ними советовались в государственных делах.
И крупные феодалы нарисовали противоречивый образ королевской власти, достаточно сильной, чтобы обеспечивать порядок и процветание, и достаточно слабой, чтобы свою политику она должна была обсуждать с принцами, а образ действия — с Генеральными штатами.
У Карла VII и его советников хватило мудрости не отвергать этот меморандум. Они ответили по пунктам. Ответ прежде всего давал понять, что волнения вельмож только усугубили беспорядок во Франции. Король очень хочет «изгнать всех, кто творит грабежи», но обладает скудными средствами для этого. Если он не смог принять нужные меры, то потому, что «ему чинили много помех». Создатели последней «помехи» поняли, что имелось в виду.
В остальном совесть короля была чиста, и он оправдывал себя перед каждым из жалобщиков, при случае даже отпуская колкости по адресу герцога Бургундского. В его Совете есть нотабли, принадлежащие ко всем вчерашним партиям: о расколах Франции забыто. Конечно, в Совете Карла VII бывших бургундцев было больше, чем бывших арманьяков в Совете Филиппа Доброго. Этот аргумент позволил королю ответить на главную претензию участников лиги — требование допустить их к реальному управлению королевством.
Король воздержался от того, чтобы нападать, судить, выносить приговоры. Он сделал вид, будто верит в верность принцев. Те оказались вынуждены сохранить верность. Они разъехались.
Пенсии, которые одну за другой выдавливала из себя королевская казна, обеспечили политический мир. Их преимуществом было то, что их в любой момент можно было отменить, что это были не уступки земель. Таким образом Карл VII помог Карлу Орлеанскому выплатить недоимки за выкуп, щедро вознаградил за службу Дюнуа, помог Рене Анжуйскому выправить его финансовое положение. Смерть Иоанна V Бретонского и восхождение на престол его брата Франциска I в 1442 г. окончательно повернули герцогство в кильватер политики французского короля. Дофина Людовика послали подчинить Жана IV д'Арманьяка, который вторгся в Комменж и отрекся от своего оммажа королю.
Единственным, кто не сделал из этого выводов, был «милый герцог» Иоанн Алансонский, который столь действенно послужил Карлу VII в мрачные времена Буржского королевства и который теперь в поисках лучшей участи стремился к союзу с англичанами.
День Тартаса
У Карла VII были развязаны руки, чтобы снова заняться англичанами. После снятия блокады с Иль-де-Франса, казалось, приходит время нанести удар по Гиени. Крепость Тартас на правом берегу Адура была в 1441 г. взята англичанами, но она принадлежала дому Альбре, и договор, устанавливавший на двадцать лет власть англичан над домом Альбре, оставлял шанс королю Франции: на 1 мая 1442 г. был назначен «день». Пока этот день не настал, старший сын Шарля д'Альбре оставался в заложниках у англичан. Если Карл VII соглашался на «битву» в рыцарском смысле слова, судьба Тартаса и сеньории Альбре должна была решиться силой оружия.
Шарль д'Альбре, за которым по пятам следовал сомнительный Жан IV д'Арманьяк, был единственной надеждой французского короля между Тартасом и Нераком, на левом берегу Гаронны. Утратив его, Карл VII потерял бы лицо и в то же время всякую возможность заключить тыловой союз против английской Гиени. Лично выступить в «день» Тартаса — в конечном счете перенесенный на Иванов день, — значило неизбежно потерять много времени. Не идти значило лишиться уважения баронов. После Прагерии и собрания в Невере такое уклонение было бы роковым.
Королевская армия собралась под Лиможем. Заняли Ангумуа, где Дюнуа умело выступил посредником и добился ухода компаний — в частности, компании Гио де ла Роша, — державших крепости гораздо в большей мере для себя, чем ради англичан. 8 июня 1442 г. король с большой помпой вступил в Тулузу. Балдахин несли капитулы. Присутствовал граф д'Арманьяк наряду с Гастоном де Фуа и Шарлем д'Альбре. Дело начиналось с политического успеха — непрочного, но все-таки успеха.