Из-за плохой погоды, медленно двигавшихся перегруженных повозок, которые вынуждены были к тому же искать объезды пробоин во льду, воды, покрывавшей лед, по которой мы могли идти в промокшей одежде лишь с большим трудом, из-за дистанции между повозками и солдатами образовывались бесконечные заторы. По многим причинам получилось так, что для перехода через замерзший Нерунг нам потребовался почти целый день. Большинство беженцев были в таком же состоянии, как и я. В последующие дни лед стал более хрупким и уровень воды над ним поднялся.
Вечером первого дня после марша по льду я пришел в деревню Штраухбухт, совершенно переполненную беженцами.
Переночевать было негде. Из-за того, что продолжался дождь, ночевать на улице мне не хотелось. Пришлось расположиться на ночлег в голубятне, в которую мне удалось влезть с большим трудом. За мной последовала мать с двумя детьми в промокшей одежде, кричавшими от голода и холода. Мать не могла их успокоить. Ее слова: «Ваша мама тоже промокла и замерзла», — тоже не помогали. Одежда на мне промокла насквозь, как и два моих одеяла, на которых я лежал, и моя шинель, которой я укрылся. Ну вот, наступило времечко: прусский унтер-офицер спасается бегством в совершенно промокшей одежде, устроившись на ночлег в голубятне. Каждому нормальному солдату давно уже должно было быть понятно, что мы находимся на последнем этапе войны. Но все еще находились «победоносные» последние бойцы.
На следующий день пошли дальше. По-прежнему перед глазами ужасающие бедствия беженцев. Как-то я увидел прислоненный к дому велосипед. Он не был закрыт, но с его помощью я с большей легкостью мог бы двигаться вперед. Преодолеть свои низменные инстинкты и без велосипеда продолжать тащиться дальше пешком с моим тяжелым ранцем мне было нелегко, но я не пошел против своего сердца и не стащил велосипед у беженца.
На четвертый день я вышел к Висле. Через большую реку был наведен надежный деревянный мост. Но вход на него преграждал какой-то капитан, которому я предъявил свою справку о «негодности».
— Дайте мне свою солдатскую книжку!
Я очень забеспокоился, когда он начал ее перелистывать, а потом забрал себе.
— Идите в тот барак, там, дальше! — приказал он мне.
«Вот и все», — подумал я. Не только потому, что солдат без солдатской книжки становится просто «ничем», но и потому что капитан, несмотря на мое свидетельство, не пропустил меня на другой берег Вислы.
За короткое время барак наполнился солдатами, у которых, как и у меня, капитан отобрал солдатские книжки. Все, учитывая обстановку, были настроены пессимистически.
Через полчаса меня вызвали, и я представился офицеру. Он сунул мне в руки мою солдатскую книжку с приказом вместе с двадцатью другими солдатами в тот же вечер к 18.00 прибыть в Данциг в казарму (названия не помню) и передал мне еще двадцать солдатских книжек.
Я зачитал двадцать фамилий и повел солдат мимо капитана по мосту, пройти по которому без его разрешения было нельзя. На другой стороне Вислы я увидел грузовик, который как раз должен был уехать. Я подскочил к водителю:
— Едешь в Данциг? — Да.
— Довезешь нас? — Да.
— Подожди секунду, я сейчас!
Я быстро зачитал имена порученных мне двадцати солдат и роздал им солдатские книжки, а после этого уже сам отдал приказ:
— Вы должны в Данциге к 18.00 быть в такой-то казарме!
Затем я устремился с последовавшими за мной солдатами к уже отъезжавшему грузовику. Боже мой, как я был доволен, что последнюю часть пути я проехал, а не прошел пешком! В Данциге грузовик остановился в центре.
— Большое спасибо!
И с ранцем на спине я отправился в ближайшее кафе. В результате череды событий я теперь, почти как в мирное время, сидел в этом кафе. Но обстановка моментально изменилась. При обслуживании, показавшемся мне после четырех дней марша с беженцами особенно приятным и желанным, я заказал чашечку кофе. Через мгновение я разговорился с другими солдатами и узнал, что в казарме, куда я по приказу капитана на Висле должен явиться к 18.00, создан лагерь перехвата для отставших фронтовиков, где формируют команды для отправки на фронт. Товарищи рассказали мне также о другой казарме, откуда для танкиста было больше шансов отправиться на запад. С благодарностью я не стал выполнять приказ капитана, а отправился к рекомендованной казарме. Действительно, там собирали отставших танкистов для отправки на запад — сначала в товарном вагоне до Нойрупина, а затем — в Грос-Глинеке под Берлином. В огромном казарменном помещении мы снова с робостью ожидали военно-врачебной комиссии или того, что нас сразу отправят на фронт. Но через пару дней нас отправили в Эрфурт.
Когда мы прибыли в Эрфурт, то у нас появилась надежда, что мы окончательно ушли от русских и попадем здесь в американский плен. Но, к сожалению, американцы шли очень медленно, и через пару дней я и еще один унтер-офицер получили приказ с десятком солдат каждый отправляться в Силезию в боевую группу Шёрнера. К тому времени кольцо вокруг Германии сжималось все теснее. И что же, мне теперь предстояло в последние дни войны сгореть именно у Шёрнера? «Как мне обойти этот приказ?» — думал я постоянно. Может быть, отправиться в западном направлении? Это казалось мне тогда еще очень опасным. Тогда оставалось отправиться туда, куда приказали. Но уже на вокзале я разговорился с одним унтер-офицером, рассказавшим мне, что поблизости от Праги развернут сборный пункт 24-й танковой дивизии. В поезде я сказал ехавшему со мной унтер-офицеру:
— Послушай, я к Шёрнеру не поеду. Я его слишком хорошо знаю по Никополю. Я слышал, что поблизости от Праги есть сборный пункт. Я пересяду в Хемнице и поеду в Прагу. Поедешь со мной?
Он отказался, как и большинство переданных под нашу команду солдат. Недолго посовещавшись, только двое солдат решили поехать со мной. У других не хватило смелости уклониться от приказанной дороги.
Солдатское послушание или «полные штаны»? Оценив все возможности, я в таком отказе подчиняться увидел лучшее решение для того, чтобы пережить последние дни войны.
Поблизости от Праги, в Миловице, я действительно нашел сборный пункт 24-й танковой дивизии. Там меня встретили вопросом:
— У тебя есть командировочное предписание? — Я вообще не понял вопроса и ответил:
— Нет, сгорело.
— Тогда можешь оставаться и с эшелоном отправишься в танковый корпус «Фельдхеррнхалле», который находится неподалеку от Цнайма.
На следующий день я снова сидел в эшелоне и в последний раз смотрел на машины со скачущим всадником — эмблемой 24-й танковой дивизии.
Мы ехали через Чехословакию с остановкой в Брно, а потом поехали до станции Цнайм. Это происходило за три дня до капитуляции. Когда поезд прибыл на станцию, мы увидели большие ящики, стоявшие на платформах. Солдаты, ехавшие со мной в поезде, наивно думали и с уверенностью в голосе говорили: