Парламентерам ответ был один: банда непременно складывает оружие, безоговорочно сдается, будет следствие, суд. По кислым физиономиям шестерки басмачей, присланных Халта-шихом, Ашир Таганов понял, что это их не устраивало. Как только зыбкие предвечерние тени размыли силуэты шестерых всадников, уходивших наметом в сторону пустыни, Сергей Щербаков, представлявший на переговорах окружной ГПУ, загадочно спросил у Таганова:
– А ты знаешь, кто правая рука Халта-шиха? Век отгадывай, не отгадаешь… Нуры Курреев. Сведения у нас проверенные. Не мешало бы заманить его. Вообще-то представляется неплохой случай покончить со всей бандой. Давай подумаем, как это нам сделать. Мой эскадрон, твоя полусотня и отряд Хемры – это уже сила.
– Думаю, что у Халта-шиха всё предусмотрено и на этот случай, – Таганов извлек из полевой сумки карту. – Конечно, такую возможность упускать не следует… Но он хитер, хитер, бестия. Хотя против каждого яда есть противоядие…
Допоздна засиделись в командирской мазанке Щербаков и Таганов, обсуждая предстоящую операцию. Перебрав множество вариантов боя и не остановившись ни на одном, решили действовать завтра, сообразуясь с конкретной обстановкой.
Ночью, укладываясь спать, Ашир возвращался мыслями к предстоящему бою, к Нуры Куррееву и… к Айгуль. Таганов теперь смирился с тем, что Айгуль недосягаема, как вон та далекая звезда, что заглядывала в маленькое подслеповатое окошко мазанки. А смогла бы вот так самозабвенно ждать Герта? Она знала об Айгуль всю правду… Перед отъездом Ашира в пески Герта, прощаясь, сказала:
– Моя сестра Берта, провожая Ивана Гербертовича в дорогу, говорит: «Спокойного сердца тебе, Ваня, благополучного возвращения. Береги себя! Мы еще многого не успели сказать друг другу», – Герта как-то по-женски вздохнула, сверкнула повлажневшими глазами. – Лучше не скажешь. Вот и я тебе желаю того же, Ашир…
И он порывисто взял руки Герты в свои ладони, ласково поцеловал ее маленькие пальцы, чувствуя, как теплая волна нежности захлестнула сердце, мешала думать, говорить. Задыхаясь, произнес:
– Да, Герта, я многого еще тебе не сказал… Я скажу, непременно скажу…
Он никогда в жизни не целовал ничьих рук, даже материнских. А сейчас сидел на узкой солдатской койке, оглядывал неказистую мазанку, и ему почудился голос Герты, запах бархатистой кожи ее пальцев.
На рассвете трубач сыграл тревогу, и сводный отряд походной колонной потянулся из Ильялы. Полусотня Таганова теперь слилась с чекистским эскадроном Сергея Щербакова.
Часа через два из головного дозора прискакал боец и, резко осаживая коня, выдохнул:
– Товарищ командир, банда на горизонте!
Таганов поднялся в стременах, вгляделся в даль, затем оглянулся назад, на походную колонну. Его охватило знакомое знобящее чувство: кого-то сегодня, вот-вот, ранит басмаческая пуля, затопчут кони, кого-то на поверке после боя недосчитаются товарищи… Это понимал всякий – многие были не новичками, но каждый почему-то верил, надеялся, что его, именно его, минует смерть. Так уж устроен человек. По сосредоточенным лицам, по мгновенно потухшим шуткам, по тому, как торопливо докуривали козьи ножки бойцы, Таганов понял, что их тоже охватил трепет. Не страх, а волнение, знакомое охотнику, идущему на хищного, лютого зверя.
Командир сводного отряда Сергей Щербаков, поглощенный замыслом предстоящего боя, скользнул каким-то отрешенно-озабоченным взглядом по колонне, махнул рукой. Над степью поплыла переливчатая трель трубы. Колонна, легким аллюром рассыпавшись в боевой порядок, быстро перешла в галоп: важно ошеломить врага, смести его, не дав ему возможности приготовиться к отражению атаки. Щербаков частенько прибегал к такой тактике, которую басмачи, как правило, не выдерживали и, захваченные врасплох, бежали или сдавались в плен.
– Загибай фланги! – перекрывая грохочущий топот копыт, зычно скомандовал Щербаков.
Огромным полукольцом растянулась цепь красных конников. Впереди, в центре, остервенело нахлестывая лошадей, скопом уходили басмачи, торопились поскорее добраться до видневшихся вдали песчаных барханов. Хлопали редкие выстрелы, степь клубилась густой пылью, поднятой сотнями конских копыт.
Вдруг большая часть банды во главе с Халта-шихом повернула назад и с диким криком «Алла-а-а-а!» навалилась на левый фланг отряда, будто басмачи знали, что там необстрелянные бойцы. Левый фланг дрогнул, и по тому, как Щербаков взглянул на Таганова, тот понял, что его место там.
Пришпорив коня, Ашир схватился за эфес – клинок с мягким свистом вырвался из ножен. По команде Таганова за ним устремилось отделение кавалеристов, которые, ощетинившись шашками, пошли в атаку, чтобы выровнять боевой порядок на левом фланге. Двести, сто метров…
Издали Ашир заметил на вороном коне грузную фигуру Халта-шиха, а рядом – высокого поджарого седока. Неужели это Нуры Курреев?.. Да-да, это он: та же знакомая посадка, тот же хищный поворот шеи, все такой же верткий, живой – гляди, не утерпит, спрыгнет с седла и побежит навстречу, чтобы ввязаться с красноармейцами врукопашную. Он не смотрел в сторону Таганова, не замечал своего давнего недруга. «Интересно, был ли Нуры в Конгуре, виделся ли с Айгуль?» – нежданно мелькнула в голове Таганова мысль. Он уже видел под лохматыми шапками перекошенные злобой лица, бисеринки пота на них. Вот-вот лязгнут скрещенные клинки; но Курреев вдруг осадил коня и, развернувшись, помчался в сторону, в пустыню, а Халта-ших, потрясая над головой камчой, посылал ему вдогонку проклятия. Скакавшие за Курреевым басмачи в последний миг, вздыбив лошадей, тоже отвернули, рассыпались веером, оставив несколько трупов и бесновавшегося от бессильной ярости предводителя. Убедившись в бесплодности отчаянных попыток остановить бегущих нукеров, он тут же сам повернул коня и бросился догонять своих незадачливых воинов.
«Заметил ли меня Нуры? – думал Ашир, пускаясь вслед за Халта-шихом. – Навряд ли… Если б заметил, постыдился бежать, бросился бы на меня». Таганов уже потерял из виду басмаческого предводителя, скрывшегося вместе с бандой за барханами. Преследовать басмачей, рассыпавшихся по пустыне, было бессмысленно, ибо это равносильно тому, что хватать воздух руками. После недолгого преследования Таганов остановился, дал команду повернуть назад.
Возвращаясь туда, где оставил Сергея Щербакова, еще издали Таганов увидел кучку спешившихся кавалеристов. Хотел было удивиться, почему не видно и не слышно командира эскадрона, как заметил двух бойцов, возившихся возле кого-то, лежавшего на песке. Не доехав до них, Таганов с упавшим сердцем спрыгнул с коня и, бросив кому-то поводья, побежал. Заметив знакомые брезентовые сапоги с медными шпорами, обомлел, не веря своим глазам.
– Что случилось с комэска? – Таганов не узнавал своего голоса. Ему казалось, что не он, а кто-то другой задавал этот глупый вопрос, хотя видел уже мертвенно-бледное лицо Щербакова и неестественно закатившиеся глаза.
Один из бойцов как-то виновато взглянул на Таганова, молча пожал плечами, поглядывая на барханы, где скрылись басмачи. Другой, растерянный, с обнаженной русой головой, поднял заплаканные глаза и, давясь слезами, произнес: