– Вдруг зря едем? – полуобернулся красноармеец.

– Где начальство? – вместо ответа спросил Андрей.

– На запасном. Здесь только руководитель полета.

Хмурый пилот стоял у приземистого самолета, напомнившего Андрею коренастого, крепко сколоченного человека. Пилот поглаживал ладонью пропеллер. На аэродроме, несмотря на ранний час, царило необычное оживление.

– Привет будущему герою! – улыбнулся механик, который первым встретил Балабанова. Они поздоровались, и Андрей спросил:

– Самолет в порядке?

– Самолет в порядке, погода не очень, – еще шире улыбнулся механик.

– С погодой сами разберемся, – произнес Балабанов и, прихватив сумку с парашютом, направился к самолету.

…Руководитель полета долго смотрел на небо. Необходимо принять правильное, отвечающее интересам дела решение. Конечно, проще всего отложить полет до более благоприятных метеорологических условий. Никто бы его за это не осудил, кроме, может быть, собственной совести. Да и потом следовало учесть ряд обстоятельств. Во-первых, у сегодняшнего прыжка были противники, считавшие его преждевременным. Где гарантия, что они, воспользовавшись каким-либо предлогом, не добьются полного запрещения эксперимента? Далее, Балабанов прав: представляется возможность произвести прыжок в условиях более сложных, чем обычно. Ведь будущим десантникам выбирать для прыжка подходящие погодные условия не придется… Ну а в-третьих, руководитель полета только что получил от синоптиков очередную сводку, вселяющую определенные надежды: метеоусловия должны улучшиться. Быстро просуммировав все соображения, он пришел к выводу, что можно рискнуть. Без риска нет победы – кто это сказал? Не Суворов ли?

– Давай, Андрей, – махнув рукой, произнес руководитель полета.

– Лезь, Семеныч, в кабину, – обратился Балабанов к пилоту. – Выводи да поднимай в воздух свой драндулет. Славу, так и быть, разделим пополам.

– И ответственность тоже, – проворчал пилот и поставил ногу на ступеньку.

– Само собой, и ответственность, – подтвердил Балабанов.

– Объясни мне толком: что за прихоть – прыгать в такую погоду? – остановившись на лесенке, повернулся к Андрею пилот.

– Не прихоть это, Семеныч, – покачал головой Балабанов. – Согласен, в такую погоду еще никто не прыгал. Но кто-то же должен быть первым!

– Эх, бедовая ты башка, Андрюха, – окончательно сдался пилот.

Механик молча слушал их разговор. Затем, повинуясь команде, запустил двигатель.

Самолет коротко разогнался по неровной, комковатой взлетной полосе и взмыл в хмурое небо. Облачность была довольно низкой, и земля, словно ватой, окуталась туманом, который, правда, уже начали пронизывать солнечные лучи.

Пробив слой облаков, пилот направил самолет в сторону запасного аэродрома. Балабанов сидел сзади, во второй кабине, приготовившись к прыжку. Несколько раз прогрохотал гром, лететь было зябко и неуютно.

Когда, по расчетам пилота, цель была близко, он спланировал вниз. Однако, хотя аппарат шел теперь почти на бреющем полете, знакомых контуров запасного аэродрома видно не было.

«В чем в чем, а в смелости Андрею не откажешь», – подумал пилот, продолжая напряженно, до рези в глазах вглядываться вниз.

Наконец показался аэродром. Семеныч сделал знак Балабанову, чтобы тот приготовился к прыжку. Приглушив мотор, пилот описал круг над аэродромом, обернулся к Балабанову, что-то крикнул.

– Прыгай, – скорее прочел по его губам, чем услышал Андрей.

Он выбрался из кабины на плоскость крыла, внимательно посмотрел вниз. Где же люди, которые должны наблюдать за его прыжком? Испугались непогоды и попрятались в ангар? Странно. На аэродроме виднелась только одинокая человеческая фигурка, которой явно не было дела до кружащегося над ней самолета. Балабанов понял, что пилот ошибся и прилетел на незнакомый аэродром, совсем не тот, который нужен. Объясняться с Семенычем было бесполезно – из-за моторного гула они бы все равно не услышали друг друга.

Андрей решил забраться обратно в кабину, но в это мгновение сильный порыв ветра качнул самолет и парашютист больно ударился головой о бортик. Не удержавшись, он полетел вниз.

Пилот, занятый выравниванием самолета, ничего этого не видел.

Балабанов ударился о край кабины так сильно, что на несколько мгновений потерял сознание. Только в последний момент, придя в себя, он почти инстинктивным движением, отработанным на тренировках, дернул кольцо парашюта. Больше в его памяти ничего не отпечаталось.

Глава первая. Рыбалка

У Александра Чайкина и вообще-то в последнее время, в силу многих причин, со сном стало неважно, а в эту ночь он и вовсе спал скверно. Правда, поначалу задремал, но потом, проснувшись словно от толчка, никак не мог уснуть снова. Быть может, мешала духота, которая скопилась в комнате.

Несколько раз он вставал, стараясь не разбудить Сережку, который сладко посапывал, набегавшись за день, пил теплую воду из ведра, подходил к окну и долго смотрел на тихую, совсем деревенскую улицу, скудно освещенную луной. Окно было высокое, «веницейское», как называла его Алла Кондратьевна, их соседка по коммунальной квартире, особа вздорная и легкомысленная, но с характером, в сущности, добрым.

В последние дни Александру Христофоровичу начало казаться, что в связи с несчастьем, которое обрушилось на него, у Аллы появились определенные виды. Впрочем, возможно, Чайкин и ошибался, обычное женское сочувствие принимая за нечто большее.

Не так-то уж дотошно изучил он характеры всех своих соседей, да оно и немудрено, если в коммунальной квартире, занимающей бывший барский особняк, проживает добрых два десятка семей.

Собственно, раньше ему удавалось пребывать в стороне от всех коридорных и кухонных проблем, однако после того как погибла жена… Стоп, он ведь запретил себе думать об этом. Иначе, чего доброго, и свихнуться недолго.

Встав попить в очередной раз, Чайкин, осторожно переступая босыми ногами, подошел к стрельчатому окну и решился приоткрыть его – немного, самую малость, чтобы не простыл Сергей, склонный к простудам.

Снаружи явно похолодало. Луна исчезла, затянутая траурным крепом облаков, и слышался ровный, монотонный шорох дождя. На несколько минут, словно не веря, он высунул ладонь под тяжелые капли. Затем сокрушенно покачал головой, прикрыл поплотнее створки и прислонился лбом к прохладному стеклу.

В памяти снова ожило происшествие, свидетелем и невольным участником которого он оказался несколько месяцев назад. Именно после того он и стал заниматься столь мучительным и непривычным для себя делом как сочинительство, копание в исторических документах городского архива и прочее…

Это произошло на летном поле их части. Чайкин заехал на аэродром до службы. Дел, собственно, не было: просто хотелось побыть одному – после трагической гибели жены он никак не мог прийти в себя.