Между тем дальнее облако над Терентьевской рощей начали подсвечивать снизу длинные языки пламени, после чего долетел утробный взрыв.
И осаждающие, и осажденные на несколько мгновений замерли, задрав в небо головы: гроза, гром? Да откуда они в эту-то пору?..
– Не иначе, аккурат в склад пороховой попали, – произнес удовлетворенно Аникей.
Пламя росло; издали казалось, что оно охватило всю рощу.
– Конец Трещере! – выразил кто-то общую мысль.
– Выходит, знатная это штука – шахматы, – улыбнулся Аникей.
Усталые до смерти мужики присели кто на бревно, кто на чурку, а кто и просто на землю. Кто-то сбегал, принес воды, и все по очереди принялись жадно пить. Последним испил водицы и архимандрит.
– Спасибо, чада, за службу, – произнес он, вытерев рот меховым рукавом. – Не будет больше пищаль вражья стрелять, крошить стены да убивать детей и женок наших. А тебе спасибо особое, добрый молодец, – вдруг в пояс поклонился он Багрову.
– Что ты, отче, – пробормотал Аникей, вконец сконфуженный. – Вот им всем спасибо, – указал он на пушкарей. – Да еще… эх, скорей бы осаде проклятой конец! – не договорив, воскликнул Багров.
Откуда было ведать Аникею, что в то время как он с пушкарями обстреливали Терентьевскую рощу, его друг, Иван Крашенинников, находился именно там.
Ивана и Антипа вели долго. Позади остались военные порядки поляков, затихли в отдалении крики и возбужденные голоса.
Когда они вошли в рощу, Крашенинников невольно вдохнул полной грудью: он с детства любил запах зимнего леса. Все, что удалось пережить-переделать за последние дни, навалилось вдруг свинцовой усталостью. Разгром вражьих складов, стычки с арьергардными отрядами… Красный петух тоже доставил полякам немало беспокойства. «И – пожары, пожары, пожары на святой деревянной Руси», – мысленно повторял он слова, невесть откуда пришедшие в голову.
– Пошевеливайся, скотина! – крикнул угреватый и ткнул его копьем в спину. Крашенинников даже не глянул на него, только шагу прибавил, хотя острый наконечник пронзил ветхую одежонку и больно кольнул спину. Теперь-то, однако, не все ли равно?..
Оба пленника не смотрели по сторонам, хотя зимний лес был чарующе красив. Ели и лиственницы держали на раскинутых лапах ветвей шапки пушистого снега. Безмолвие, царившее в роще, казалось почти осязаемым.
Крашенинников обратил внимание на дорогу, по которой их вели. Широкой она была – шесть коней могли проехать здесь в ряд. Зачем такое понадобилось? Еще одно подтверждение сведениям, которые они получили от пленного поляка. Вдоль дороги-времянки лежали поваленные деревья: казалось, буря над ними покуражилась. Посреди дороги шла глубокая борозда, словно тащили по ней волоком что-то необычайно тяжелое. А в остальном дорога как дорога: конские яблоки, следы копыт и сапог – следы вражеского нашествия. Сколько повидал их Иван, гуляя с Антипом по тылам!
Не обращая внимания на окрики конвойных, Иван внимательно смотрел теперь по сторонам, словно что-то разыскивая. Антип глядел тоже, но Крашенинников первым узрел огромную махину, высившуюся в стороне от дороги. По форме она отдаленно напоминала холм с удлиненной и заостренной верхушкой. Видно, это и есть та самая Трещера, которая успела принести защитникам крепости столько бедствий. Разглядеть ее подробнее не удалось – пищаль со всех сторон была обложена срубленными ветками и даже целыми деревьями.
– Видишь? – показал глазами Иван.
Антип кивнул.
С широкого тракта они свернули на узенькую, еле заметную тропку и вскоре добрались до офицерской палатки, верх которой был припорошен снегом, отчего она казалась сказочным теремом.
Солдат откинул полог. Ратник, опознавший в Иване «летающего московита», так толкнул в спину пленника, что тот, не удержавшись, рухнул на пол. Затем поляки впихнули в палатку и Антипа.
Весело переговариваясь, конвойные расселись где попало, потирая озябшие руки.
– Начнем, пан, пленников допрашивать? – угодливо спросил угреватый.
– Не лезь не в свое дело, – отрезал высоченный плечистый ратник, и угреватый стушевался.
Воин прошелся по тесному помещению-времянке. Здесь было немного теплее, чем снаружи, – по крайней мере, плотная материя спасала от сырого пронзительного ветра.
Посреди палатки стояла черная жаровня с давно остывшими углями.
– Распалить бы огонек, – сказал ратник, задумчиво глядя на жаровню. – Будет неплохо, если мы пока проведем предварительное дознание.
Он чувствовал себя героем дня. Еще бы! Сумел опознать в этом оборванце лазутчика московитов. Наверняка за это последует награда, а может быть, и повышение в чине.
Он подошел вплотную к поднявшемуся с пола Крашенинникову и долго смотрел ему в глаза, наслаждаясь полной властью над этим дьявольски ловким и сильным парнем, из-за которого у него после вылазки русских было столько неприятностей.
– Я не обознался? – вкрадчивым голосом спросил ратник. – Быть может, мои глаза обманывают меня?
– Не обманывают, пан.
– Не отпираешься, славно. Люблю храбрых, – продолжал ратник. – А как зовут тебя?
– Иван.
– Врешь, небось. Это нехорошо, – проворчал ратник. – Все у вас тут, в Московии, Иваны.
Иван молчал.
– Ну?
– Больше я ничего не скажу, – произнес Крашенинникое твердо.
– Скажешь. Все скажешь! И дружок твой заговорит, – сжал кулаки ратник. – Связать обоих! – крикнул он конвойным.
Те продолжали сидеть.
– Кому сказано? – повысил голос ратник.
Двое, что-то проворчав, поднялись с мест и нехотя подошли к пленным.
– Нечем вязать, – сказал один конвойный. – Веревок нет.
– Все учить вас! Пояса снимите да скрутите московитов, – прикрикнул ратник, чувствовавший себя почти офицером.
Конвойные, переговариваясь по-польски, принялись связывать пленных.
Ратника обуяла жажда деятельности. О, он покажет, на что способен!
– Что стоишь, как пень? – обратился он к угреватому.
– Что прикажете?
– Жаровню разжигай. Сами погреемся, да и гостей дорогих погреем, – осклабился верзила.
Угреватый добыл из кресала огня, затем, став на колени, принялся раздувать угли. Между тем конвойные крепко связали русских.
Сбегав наружу, угреватый принес еловых веток, наломал их и положил на уголья. Ветви начали потрескивать, в палатке запахло дымком и смолой.
– Начнем с тебя, хлоп, – ткнул ратник в грудь Крашенинникова. – После вылазки тебе удалось улизнуть в крепость, я видел это собственными глазами. Так? Так, – продолжал он, не дождавшись ответа от пленника. – Из монастыря выхода нет. Как ты здесь очутился? Ну? Молчишь? Память отшибло? Ладно, сейчас развяжем твой поганый язык.