— Деньги получишь, когда вернешься. — сказал генерал, подытоживая разговор.
— Мой покойный папаша, — поднял палец Педро, — всегда говорил: «Гонорар требуй наличными».
— Ну, раз ты так чтишь родителей… — развел руками Четопиндо. Он поднялся и подошел к сейфу, в котором хранились деньги для оперативных нужд Комитета.
Педро аккуратно спрятал в карман пачку банкнот, заявление для печати и фотографию Гарсиа, которую Четопиндо вытащил из личного дела своего шофера.
x x x
Гульельмо Новак давно любил Роситу. Без всякой надежды на взаимность. Презирая себя за то, что влюбился в невесту товарища, терпеливо сносил беззлобное подтрунивание друзей за то, что бросает на Роситу пламенные взгляды. Однако ничего поделать с собой не мог.
Росита жалела этого человека, на впалых щеках которого чахотка зажгла нездоровый румянец.
Гульельмо работал на шахте, где добывали селитру, но каждый свободный час проводил в фавелах. Росита и Гарсиа часто приглашали его в гости, вместе пили в праздник вино, ходили за цитадель купаться, обсуждали положение в стране и в мире.
Весть о внезапном исчезновении Гарсиа поразила его словно громом. Думая о Гарсиа, Гульельмо ни на минуту не мог поверить в версию, которую вовсю расписывали все оливийские газеты, кроме «Ротана баннеры».
После памятного собрания Гульельмо не считал удобным появляться в доме Либеро, хотя и страдал: привычка видеть Роситу давно уже переросла для него в необходимость.
Спустя несколько дней, как стало известно об исчезновении Гарсиа, Гульельмо повстречал в порту Орландо. Они поговорили о делах.
Положение в Королевской впадине оказалось лучше, чем можно было ожидать поначалу. Докеры держались стойко, не поддавались на провокации.
— Главная работа впереди, — сказал Орландо.
Гульельмо спросил:
— А как дела на табачной фабрике?
Ему очень хотелось узнать, как чувствует себя Росита, но он не решался спросить об этом прямо.
— Фабрика не работает.
— Неужели забастовали?!
— Не то, — покачал головой Орландо. — Работу остановил хозяин: говорит, нет сырья.
— Враки!
— Конечно, враки, — согласился Орландо. — Хозяин хочет под флагом сворачивания работ расправиться с неугодными, вышвырнуть их на улицу.
— Да, у нас на шахте тоже поговаривают о сокращении. А пока собираются закрыть главный штрек, где я работаю, — сообщил Гульельмо.
— Придет время — и сами рабочие будут хозяевами фабрик страны, — сказал Орландо.
— Рабочие будут хозяевами всей Оливии! — воскликнул Гульельмо.
Мимо них несколько раз прошел человек в пончо, с холодным, немигающим взглядом. Каждый раз он внимательно поглядывал на разговаривающих. Комитетский гример потрудился на славу. Трудно было узнать в этом угрюмом, изможденном, с мешками под глазами, сезоннике того щеголеватого бразильского коммерсанта, который сумел оказать помощь самому генералу Четопиндо.
— Где-то я уже видел этого субъекта, — заметил Орландо, обернувшись.
— Здесь, в порту, и видел, — сказал Гульельмо. — Сезон осенних работ, порт перегружен, тут толкутся тысячи поденщиков.
Заметив, что за ним наблюдают, сезонник в пончо медленно побрел в сторону пакгауза.
Гульельмо спросил:
— Что же Росита теперь делает?
— Росита нашла себе занятие, — ответил Орландо. — С утра исчезает, домой приходит поздно вечером.
— Куда же она уходит?..
— Не уходит, а уезжает. В Санта-Риту.
— Каждый день?
— Теперь каждый день, — вздохнул Орландо. — И я ничего не могу с этим поделать.
— Может, работу ищет?
Орландо покачал головой:
— Она надеется найти там следы Гарсиа, «хотя бы какую-нибудь нить» — так она сказала. Надеется отыскать того бразильца, который помог добраться генералу Четопиндо до бензоколонки.
— И сегодня она поехала в Санта-Риту?
— И сегодня.
— Не нравится мне этот тип, — нахмурился Гульельмо, когда батрак в пончо снова прошел мимо них.
— Как у тебя дела с листовками? — спросил Орландо.
Гульельмо махнул рукой:
— Это сейчас не самое главное.
— Что же ты предлагаешь? Отказаться от листовок?
— Листовки листовками, но мы должны выйти на улицы с красными знаменами. Массы нас поддержат — и докеры, и рабочие, и батраки… Красное знамя — лучший агитатор, лучшая листовка.
— У меня нет времени снова вступать с тобой в спор, — сухо произнес Орландо. — Изволь подчиняться партийной дисциплине. Рамиро вчера сказал мне, что…
— Пусть Рамиро и занимается листовками, — перебил Гульельмо, закашлявшись.
— У каждого свое задание, Гульельмо, — сказал Либеро, дождавшись, пока у Новака пройдет приступ кашля. — Делай что хочешь, но чтобы завтра ротатор был подготовлен.
Когда они прощались, Миллер кивнул двум молодчикам, которые стояли поодаль, любезничая с весовщицей. Те с готовностью подошли к нему.
— Вот этого, тощего… — кивнул Миллер в сторону медленно удалявшегося Гульельмо Новака.
— Убрать? — подхватил один.
— Охранять. Чтобы волос с его головы не упал, — веско сказал Миллер.
— А второй? Орландо Либеро?
— Этим я сам займусь.
x x x
Со времени таинственного исчезновения Гарсиа прошло несколько месяцев.
Обнаружить пропавшего шофера генерала Четопиндо нигде не удалось, несмотря на длительные усилия, предпринятые сыскным аппаратом страны. Во всяком случае, по мнению Четопиндо, высказанному им на страницах печати, Гарсиа едва ли мог бы так долго скрываться на территории Оливии, будучи неопознанным. Оставалась заграница, но и оттуда пока что никаких сигналов не поступало.
Чаяния генерала Четопиндо, связанные с последствиями его секретной акции, не оправдались: ожидаемого взрыва в Королевской впадине — средоточии всей смуты — не произошло, хотя в день, когда было официально объявлено о бегстве Гарсиа, казалось, что именно к этому идет дело. Легко подавив спровоцированную стачку, генерал развязал бы себе руки.
Однако кто-то сумел «заморозить» события в Королевской впадине.
Вместо этого в порту исподволь разворачивались весьма нежелательные события. Прежние стачки в Королевской впадине — а их было немало — отличались плохой организованностью и в подавляющем большинстве своем они заканчивались для докеров ничем, слишком легким делом оказывалось расколоть на несколько пластов эту шумную, беспокойную, разнородную массу. Такой раскол уже предрекал поражение докеров. Осуществив его, не составляло труда залить костер забастовки водой мелких подачек самым крикливым. Остальным предназначались посулы, впоследствии не выполняемые.