Летим по лезвию ножа,
Летим, от страха чуть дрожа…
В который раз за сегодняшний полет Гусаков распевал эту песню, только теперь, как с облегчением заметил Александр, в голосе командира экипажа не так явственно звучали отчаянность и душевная надрывность, а появились нотки внутренней уверенности в свои силы, в боевую машину.
А внизу отошли назад и в сторону приятная зелень живой природы и голубая лента реки, теперь под ними расстилались тоскливо-унылая, вздыбленная крутыми горбатыми вершинами, безжизненная земля. Ни одного зеленого пятнышка, ни одного деревца. Одни верблюжьи колючки, корявые, засохшие кусты, да безжизненные метелки изжелтевших трав. Кое-где по ложбинам прячутся глинобитные дома, в которых, видимо, давно никто не живет. А вдали, словно нарисованные и приподнятые знойным маревом, вздымаются гряды невероятно высоких гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся к небу своими могучими вершинами, на которых, как белоснежные чалмы, отчетливо-ясно светится снег. И к горам стелется светлая лента извивающейся дороги.
Александр, оглядывая унылый однообразный пейзаж, вспомнил, что в справочниках этот район значился кратко: «горно-пустынная местность». Он смотрел вниз и отрешенно осознавал, что эту землю чужого государства, такую разную землю — то в роскошном буйстве живой зелени, то безрадостную и иссушенную вечным томлением по живительной влаге, это знойное синее небо с редкими, похожими на клочки ваты, облаками, давно не приносящими дождя, этот пышущий жаром белый круг солнца, эти величавые горы — все это надо принять сердцем, может быть даже и полюбить, а уж привыкнуть ко всему этому чуждому и незнакомому придется наверняка.
— Триста пятый! — раздался в наушниках шлемофона голос дежурного офицера группы боевого управления. — Триста пятый!
— Триста пятый слушает! — ответил Гусаков.
— Триста пятый! Афганский батальон спецназа вышел в квадрат.
— Вас понял.
— Триста пятый! В батальоне авианаводчик!
— Триста пятый понял! — отозвался Гусаков. — Пусть укажет ориентиры.
Вертолеты перевалили лысую вершину горы, и летчики увидели внизу в долине зеленый остров. Плоские серые крыши домов, окруженных глинобитными заборами, узкие улицы кишлака, цветущие, в бело-розовом кипении сады, возделанные огороды, неровные крохотные квадраты полей, тонкие нити арыков, и речушка, как светло-голубая змейка, извилисто прорезавшая долину, убегающая в даль, скрытую туманом. И — подступающая к кишлаку афганская мотопехота, с грузовиками, бронетранспортерами и одним танком.
Беляк с теплым чувством благодарности подумал об афганском руководстве дивизией, которое так быстро отреагировало на обстрел аэродрома моджахедами. Определили и настигли их. И они, вертолетчики, сейчас подержат афганских спецназовцев. Александр даже не предполагал, что он ошибается в своих догадках. Спецназовцы преследовали совсем иные цели. Обстрел аэродрома афганское командование вообще не волновал, а кое-кого и радовал. Батальон спецназа выполнял приказ своего командования с совершенно иной задачей — перехватить богатый караван, который должен прибыть из соседнего Пакистана.
В наушниках шлемофона послышался голос авианаводчика. Афганец говорил на приличном русском языке. Он назвал свои позывные и указал цель:
— С правой стороны кишлака видите идет гора?
— Вижу, — ответил Гусаков.
— Там есть такой большой дом и высокий дувал, с неба видно?
— Вижу большой дом.
— Там очень опасно! Душман там. Много оружия. Надо стрелять!
— Понятно, — ответил Гусаков. — Будем стрелять!
Хромов вступил в связь. Его вертолет летел значительно выше, и обзор был более широким.
— Командир, из-за горы к кишлаку приближается караван. Пять верблюдов, лошади навьюченные поклажей и дюжина вооруженных всадников.
— Пока не вижу.
— Они в тени горы. Сейчас увидишь.
— Понятно.
— Командир, может лупанем?
— Обязательно, — утвердительно произнес Гусаков. — Сейчас запрошу нашу контору на получение добра.
Группа боевого управления на запрос Гусакова дала положительный ответ, но посоветовала обязательно связаться с командованием афганского спецназа, чтобы ненароком их не задеть.
Однако не прошло и нескольких минут, как обстановка на земле резко изменилась. Мир и тишина, господствовавшие в кишлаке, взорвались. Вспыхнули черными кустами разрывы, прерывисто засверкали огненные трассы автоматных и пулеметных очередей, а около моста через речушку обволоклась клубами дыма подорванная и подожженная душманами грузовая машина.
Из группы боевого управления последовал приказ срочно оказать поддержку афганскому спецназу, который попал в хитро расставленную ловушку.
— Триста пятый, караваном займетесь потом, он никуда не денется, — уточнил дежурный офицер и добавил, что на подмогу вылетает еще одна пара вертолетов.
И авианаводчик-афганец, торопливо произнеся позывные, хрипло кричал в эфир:
— Стреляй середину кишлака и правый фланг, что на горе дом! Там два гранатомет и ДШКа!
ДШК — это крупнокалиберный пулемет. Возможно, у душманов он не один. Такие пулеметы способны поражать и воздушные цели. Час от часу не легче! Можно запросто нарваться на неприятности. Гусаков глянул на показатели приборов. Все нормально! Над головой ровный гул двигателей и привычные ритмичные движениях многометровых лопастей, уверенно секущих упругий воздух. И топлива в баках больше половины. Машина вселяла уверенность. Родной вертолет не подведет! Хандра, как шелуха, отлетела и пропала. Старший лейтенант сосредоточился и напрягся, как перед прыжком с вышки в воду.
— Экипаж, внимание! Всем быть начеку! — уверенным голосом отдал приказ Гусаков по переговорному устройству. — Приготовиться к бою!
Тут же переключился на эфир и вызвал Хромова.
— Триста первый! Триста первый! Внимание!
— Триста первый слушает, — отозвался Хромов.
— Захожу на объект! Прикрывай сверху!
— Есть, прикрыть сверху!
Навстречу вертолету поплыли квадраты и прямоугольники полей, разграфленные, как по линейке, рядами маленьких арычков, огороды, стремительно приближались плоские глиняные крыши домов и купы цветущих садов. Где-то там душманы. В середине кишлака и на правом фланге, как указал авианаводчик. Но где именно? Конечно, можно было бы и не торопиться, а не спеша облететь кишлак, сверху оценить боевую обстановку и, главное, определить огневые точки. Но подлый обстрел аэродрома, который испоганил весь праздничный день и, особенно, ранение оператора, друга Валеры, не давали Гусакову покоя, как бы подталкивали к решительным действиям.
Старший лейтенант сознательно пошел на риск. Он стремился поскорее выявить огневые точки. Он отчетливо сознавал, что подставляет себя под пули. Но, приняв решение, он не привык от него отступать. Для него уже не существовало иных вариантов. Оставалось только одно — исполнять. А это значило — рисковать, заставить душманов обнаружить себя. Время спрессовалось, сжалось, как тугая пружина, и отсчет пошел на секунды. Бросая вертолет вниз, Гусаков надеялся, крепко надеялся на мастерство и, главное, меткость своего ведомого.