Александр Беляк, упираясь спиною в кресло пилота, ухватился за ручку управления и напрягал все силы, чтоб хоть как-то повлиять на движение вертолета, выровнять крен. На шее от перенапряжения вздулись жилы, обострились желваки, на лбу выступили капли пота. Затаив дыхание и закусив губу, он старался преодолеть стойкое сопротивление, которое, как уже догадывался, создал беспомощный командир, телом навалившийся на управление. То были отчаянные мгновения борьбы за живучесть вертолета, за свою собственную жизнь.
И ему удалось. Удалось! Вертолет послушался. Слабо, но все же послушался. Появилась крохотная надежда. Винтокрылая машина, как бы нехотя, тяжело ворча и негодуя, стала выравнивать крен и уже более плавно скользить к приближающейся земле. Мотор натужно гудел, странно, почти по человечески чихал, лопасти с незнакомым клекотом и свистом рубили воздух, пытаясь изо всех своих сил замедлить быструю потерю высоты, приостановить падение. И Александр, сам не зная почему, в эти мгновения неимоверной борьбы за живучесть воздушного корабля, повторял слова незамысловатой песни, которую назойливо пел и пел Гусаков. Сейчас она обретала смысл прямого обращение к израненной душманскими пулями машине:
Летим по лезвию ножа,
Летим, от страха чуть дрожа,
Никто не знает наперед
Сегодня мой иль твой черед.
Надежда наша — вертолет!
Несет вперед, несет вперед…
И я молюсь, с тоской в груди:
«Не подведи! Не подведи!»
Последние две строчки Беляк повторял, но не как припев, а как заклинание, повторял как отчаянную просьбу к поврежденным, но все еще продолжающим работать двигателям, как последнюю надежду:
И я молюсь, с тоской в груди:
«Не поведи! Не подведи!»
Вертолет чудом продолжал держаться в воздухе. Душманский крупнокалиберный пулемет наделал массу пробоин в корпусе. Откуда брались силы у поврежденных двигателей, Александр не знал, но они все еще работали. И он ощущал, как свое собственное сердце, их ритмичную работу. В эти напряженно-тревожные минуты нежданно оказал ощутимую поддержку воздушный поток, который поднимался из долины. Он поддерживал израненный вертолет на своих широких ладонях, словно мать держит на руках больного ребенка, успокаивая и убаюкивая его. И вертолет то вдруг проваливался, то задерживался на весу, качался в воздухе, словно на гигантских добрых и ласковых ладонях.
Этот воздушный поток помог Александру совершить неимоверное — отвести вертолет от катастрофы, которой, казалось, не избежать. На пути скольжения вниз поднималась гора. Та самая гора с голой вершиной, которую они всего лишь полчаса назад так легко и запросто преодолели, подлетая к долине. Александр с замиранием сердца видел эту приближающуюся вершину, серо-бурую, кремнистую, с отвесными обрывами… И винтокрылая машина, оставляющая за собой космы темного дыма, каким-то чудом смогла преодолеть смертельно опасную преграду, пролететь буквально над самой ее вершиной, проползти, чуть ли не задевая железным брюхом скальные выступы.
— Пронесло! — с радостным отчаянием выдохнул Александр, еще окончательно не веря в счастливый исход. — Пронесло!
Теплая волна радости прошла с ног до головы. Вертолет не подвел. Не взорвался, не врезался…Мы спасены!
Пока спасены… Пока!
Лейтенант Беляк видел, как стремительно приближается земля, обрывы, террасы. Он не рассуждал, а действовал. Мозг работал, как решающее устройство, мгновенно перерабатывающее сложный поток информации. И Александру нужно было выбрать из множества вариантов самый оптимальный в данной ситуации.
Горящий вертолет надо посадить. Куда? Где приземлиться? Да и удастся ли ему совершить посадку, когда рули плохо слушаются, а управление не поддается и почти полностью исключено…
Избежали одну беду, надвигается другая.
И снова надо рисковать. Александр выбрал приемлемую площадку. Собственно, особенно выбирать было не из чего, да и времени на это не оставалось. Как говорится в таких случаях, бери то, что подсовывает тебе судьба. Просто на пути резкого снижения машины эта терраса была более подходящей, не совсем пологой и довольно широкой. А вокруг простиралась горно-пустынная местность. Пока безлюдная. Душманы непременно появятся. Причем в ближайшее время. Не так уж часто удается им сбить ненавистную «шайтан-арбу». Да к тому же, как знал лейтенант Беляк, за сбитую винтокрылую машину, за командира и за каждого летчика моджахедам полагается немалое денежное вознаграждение.
Александр с нескрываемой тревогой посмотрел на приборы. Авиагоризонт показывал, что вертолет имеет левый крен около шестидесяти градусов. Стрелка вариометра подтверждала, что машина теряет высоту со скоростью шестьдесят метров в секунду. Высотометр стремительно уменьшал свои показания. Показания других параметров были столь же удручающими. Надсадно женским голосом вопила «Зойка». Бортовой техник не подавал признаков жизни, а может его голоса просто не было слышно в общем разноголосом гуле. Едким горячим дымом заволокло кабину, в которой стало душно и жарко. А машина держалась в воздухе. Беляк стер ладонью капли пота со лба и мысленно поблагодарил тех, кто создавал вертолет. Если винтокрылая машина еще не опрокинулась, не разрушилась, еще не взорвалась, то это означало только одно — запас живучести, запас прочности не исчерпан!
И я молюсь, с тоской в груди:
«Не подведи! Не подведи!»
Александр прошептал это сухими губами и с большим трудом, но все же перевел падающий вертолет из снижения по спирали, на прямолинейное. Он отчаянно старался уменьшить скорость падения. А земля приближалась, она была уже почти рядом, под железным брюхом.
Вывести машину на спасительную террасу ему все же удалось.
С железным лязгом, треском, скрежетом вертолет не приземлился, а буквально рухнул и, ломая с треском лопасти, неестественно дрожа, юзом пополз по пологой террасе, оставляя за собой широкую темную борозду на выжженной солнцем бурой земле. Винтокрылая машина замерла на самом краю площадки, перед обрывом в пропасть.
Не теряя ни мгновения, Александр торопливо, двумя руками открыл прозрачный колпак, не спрыгнул, а скатился на землю. Откатился, отполз на четвереньках, обдирая колени и ладони о жесткую твердь земли, а потом, пригнувшись, отбежал на ватных, непослушных ногах подальше от вертолета. Упал за первым камнем, жадно хватая раскрытым ртом чистый сухой воздух, а сердце радостно колотилось в груди. Живой! Живой!
И в то же мгновение раздался оглушительный взрыв. «Топливные баки» — мелькнуло в голове Александра. Обжигающе-горячая волна воздуха обдала его, вдавливая в землю, и большой кусок обшивки фюзеляжа с грохотом пролетел над ним и ударился со скрежетом о выступ горы.
В следующую секунду начали гулко и торопливо взрываться боеприпасы, управляемые и неуправляемые ракеты, завизжали осколки, с дробным треском рвались пулеметные патроны. Стоголосое горное эхо повторяло и умножало гулкую какофонию, распугивая в окрестностях все живое. В клубящемся дыму померкло солнце и стало пугающим, ослепительно-черным…