Разумеется, первое, что сделали разбойники, налетев на город – это запалили все суда, что стояли в бухте. Правда, как узнал Кароки-мурза, две султанские галеры, заходившие для ремонта, милостью Аллаха успели выйти в море за день до нападения, и за их гибель перед Стамбулом отвечать не придется. Погорели в основном торговцы. Около десятка османских суденышек, несколько алжирских, пара венецианских, пара немецких и один итальянский неф.
Второе, что попытались сделать казаки – это сжечь сам город после разорения. Но и здесь Аллах позаботился о верных рабах своих, и разгуляться пламени не позволил. Каменные дома и глиняные мазанки, из которых в основном и состоял город, и так горят неохотно, а тут еще и дождь начался. Так что, даже деревянные кровли, и те почти не выгорели.
Но вот мертвых вернувшиеся с гор, выбравшиеся из пещер и подвалов горожане хоронить никак не успевали. Они рассказывали, что внешне очень похожие на ногайцев казаки обманом просочились в ворота, потом быстро зарезали янычарский караул, после чего понеслись по улицам, подряд вырубая всех, кто носил татарскую одежду и не успел, или не догадался поднять над головой нательный крест.
Янычары во главе со смотрителем порта заперлись в крепостном донжоне, жители в ужасе кинулись кто куда мог, а бандиты следом за ними врывались в дома, требовали золото, хватали ковры, железо, домашнюю утварь, детей. Хозяев дома совали руками, ногами, а то и головами в очаги, требуя денег и вина, насиловали дочерей на глазах родителей, нещадно рубили стариков и младенцев для устрашения взрослых. Впрочем, проведя в городе ночь, почти всех попавших в руки полонян казаки все равно зарезали. С собой забрали только молодых девок, тех, что краше, и освобожденных невольников – многие из которых тут же схватились за оружие и с дикой жестокостью убивали своих недавних кормильцев и благодетелей.
Да и чего еще ждать от неблагодарных гяуров?
Обширный дворец самого Кароки-мурзы оказался не только разграблен, но и изрядно загажен и изуродован. Наружная решетка выломана, внутренний балкон обвалился в нескольких местах, кладка фонтана, в котором зачем-то жгли огонь, потрескалась. Важные свитки – письма, документы, долговые расписки разбросаны по всему дому. Сундук с золотой казной взломан и, разумеется, пуст.
Но самое гнусное – захватчики разгромили гарем. Не слышались здесь больше детские голоса, женские песни и журчание воды. Старшие из жен лежали среди обрывков тряпок, резаных ковров, безжизненные и холодные, более неспособные дарить ласку своему господину. Более молодые исчезли вовсе. А без гарема и весь дворец стал мертвым и пустым.
– Фейха! – с надеждой позвал он. – Фейха, ты меня слышишь?
Но доверенная наложница тоже не отозвалась. На миг в душе шевельнулась мысль, что это именно персиянка прибрала золото и вместе с ним подалась домой, но мурза ее тут же отбросил: куда девке с таким мешком золота среди разбойников-казаков бродить? Отнимут моментально, да еще и саму убьют. К тому же, Фейха – мусульманка. Значит, для язычников она не полонянка, которую нужно освободить, а самая обыкновенная невольница. Добыча.
– О Аллах, великий и всемогущий, – в безмерной тоске воздел Кароки-мурза руки к небу. – За что насылаешь ты на меня такие беды и подвергаешь таким испытаниям?! Чем я провинился пред тобой, о милосердный…
* * *
Казацкие лодки, пересеча Азовское море, высадили десант возле Керчи. Лихие воины захватили безмятежный город и, разорив его, взяв богатую добычу и освободив невольников, двинулась вдоль побережья, прощупывая на прочность стоящие здесь порты. Времени устраивать правильные штурмы у легко вооруженной казацкой вольницы не имелось, а потому те из поселений, что успели запереть ворота – уцелели, а те, что не смогли опознать врагов в неожиданных гостях: усатых, с бритыми подбородками, смуглых от степного солнца, одетых в стеганные халаты, опоясанных шарфами, вооруженных саблями, были разгромлены и залиты кровью.
Начиная от Балык-Кая, половина казаков пересели на коней, и двинулись вглубь полуострова сушей, вновь соединившись с флотилией у Качи, после которой пути лодок и всадников окончательно разошлись. Ладьи, глубоко просевшие от нагруженной на них добычи – общего дувана, который еще предстояло честно поделить по окончании похода, осторожно отвернули назад, на Дон, а большинство воинов, пересев на захваченных у побережья лошадей, развернувшись в широкую облавную цель, и двинулись по степи, прочесывая ее от края и до края, выжигая кочевья, истребляя басурман, захватывая огромные стада нечестивой скотины и тысячами освобождая татарских невольников.
Большинство басурман, побросав имущество, укрылись от набега в горах или попрятались в немногочисленных городах, в большинстве своем основанных еще древними эллинами. Вырубленные в толще столовых гор, напоминающих сундуки с ровными крышками и боковинами высотой в сотни саженей, эти города не нуждались в стенах – не существовало в мире лестниц, способных достать до верхнего края вертикальных откосов, над которыми возвышались дома, и не существовало катапульт, способных забросить свои снаряды на подобную высоту.
Впрочем, казаки и не собирались гибнуть возле древнейших человеческих поселений. Изрядно отягощенные отарами и стадами, гоня перед собой полон и охраняя от возможных нападений длинный потоки обретших долгожданную свободу единоверцев, они больше не думали о боях, ограничиваясь лишь тем, что подбирали и подбирали брошенное перепуганными басурманами добро.
Охраняющие перекопский вал отряды, не готовые отражать удары в спину, при приближении казацких тысяч частью разбежались, частью укрылись за белокаменными стенами Ор-Капы. Длинный обоз неспешно двигался мимо боярина, стоящего с полутысячей воинов неподалеку от ворот крепости – на всякий случай.
– Боярин, татары впереди! – остановил Чистая Серьга взмыленного коня возле боярских детей, повсюду сопровождающих дьяка Адашева.
– Много? Где?
– Верст двадцать впереди будет. Много. Несколько тысяч, ратью идут. У меня там несколько дозоров за ними приглядывают. Пока, чую, нас не заметили.
– Остановить, похоже, хотят, – оглянулся боярин на атамана Черкашенина. – Собрал, стало быть, крымский хан силы свои. Добро желает назад возвернуть.
– Митяй, Саид, Яйло, Степан, Хагныр, – понявший все атаман без дальнейших предисловий подозвал молодых казаков. – По сотням скачите, казаков созывайте. Сеча будет. Прямо здесь помирать станем.
Небольшой отряд русской кованой рати отделился от длинной реки из людей и скота, тянущейся вдоль моря на восток, и остановился на пологом земляном взгорке, став ядром будущего грозного войска.
Самым неприятным для Даниила Федоровича сейчас было то, что обоз с добытым в честном набеге добром – повозки, скот, полон, освобожденные невольники – растянулся в длину на десятки верст, и быстро собрать распределившихся вдоль него воинов в одном месте стало совершенно невозможно. Не говоря уже о том, что за всем этим «дуваном» требовался пригляд. А потому из шеститысячной рати – две тысячи остались на ладьях, – из донских шести тысяч он мог рассчитывать от силы на четыре тысячи. А то и вовсе на три. Удастся ли отбить наскоки татар и увести обоз? Кто знает…