— Поверьте мне, фюрер знает обо всех тех страданиях и лишениях, которые вам уже пришлось перенести. Но он знает также, что должен требовать от вас еще большей самоотверженности и самопожертвования в ходе предстоящей битвы. Если бы вы находились рядом с ним двадцать часов в сутки, как я, и видели, как страшно беспокоится он за вас и за будущее Германии, то вы наглядно убедились бы в том, что ни один акт самопожертвования и самоотверженности с вашей стороны не проходит незамеченным для фюрера. Его сердце пронзает острой болью от потери даже одного немецкого солдата. Но он был вынужден воспитать в себе твердость по отношению к нашим потерям, иначе ему было бы невозможно руководить рейхом в столь трудный час. Вы тоже обязаны проявлять подобную твердость. Вы должны стать твердыми, как крупповская сталь. В предстоящем сражении вы должны добиться подлинного самопожертвования со стороны ваших бойцов. В конце концов в ваших руках находится судьба всего германского рейха.
Борман замолчал и взглянул на свою пустую миску с таким видом, точно судьба страны больше уже не занимала его холодный логический ум. Непринужденным тоном он обратился к Стервятнику:
— Я бы с удовольствием отведал еще пол-литра этого замечательного горохового супа. И сосиску. Вас можно попросить об этом, оберфюрер…
— Гейер, — назвал свое имя вспыхнувший Стервятник.
— Да, оберфюрер Гейер. Вы могли бы это организовать?
— Метцгер! — рявкнул Стервятник. — Обеспечьте еще одну порцию супа для рейхсляйтера. Не хотелось бы, чтобы он улетел с фронта, думая, что мы, воюющие здесь солдаты, стараемся оставить голодными тех, кто прилетает навестить нас из тыла, где, как каждый знает, еды катастрофически не хватает. — Сарказм Стервятника был более чем очевиден, однако Борман, похоже, его просто не ощутил.
— Благодарю вас, — безмятежно проронил он.
* * *
— Только не опускай свой палец в этот суп, парень, а то он у тебя отвалится, — сказал бойцу «Вотана», который должен был отнести порцию горохового стула на стол Бормана, бывший легионер Хартманн.
— Что? — удивленно вздыбил брови боец.
— Я плюнул в суп, чтобы приправить его; но дело в том, что меня еще не вылечили до конца от сифилиса, — прищурился Хартманн.
Шульце швырнул в миску с гороховым супом сосиску и пробурчал:
— Не слушай ты его. Этот комик просто подшучивает над тобой. А теперь беги, не стой здесь. А не то я придам тебе быстрое ускорение своей ногой.
Дождавшись, пока боец отойдет достаточно далеко, Шульце повернулся к Хартманну:
— А теперь рассказывай, в чем заключается твой план. И не вздумай дурить меня, а не то отведаешь моего кастета. — И Шульце угрожающе сунул руку в карман.
Но Хартманн опередил его. Прежде чем бывший докер сумел нащупать свою свинчатку, он уже выхватил остро заточенный с обеих сторон нож и наставил его на обершарфюрера.
— Первое, о чем узнаешь в учебной роте Иностранного легиона, Шульце, — это то, что ветераны легиона обожают молоденьких мальчиков. И упругие молодые задницы. И если только ты не желаешь подставлять им свою задницу все время службы в легионе, ты должен научиться мастерски обращаться с ножом. Только тогда от тебя отстанут. — Хартманн улыбнулся. Его улыбка была необычайно заразительной. Шульце невольно улыбнулся ему в ответ. Хартманн сделал неуловимое движение рукой, и острый нож исчез так же неожиданно, как и появился.
— Ты совершенно прав, — сказал Шульце. — Ладно, давай отойдем и присядем где-нибудь в тенечке. Чего нам все время стоять на ногах! Думаю, что этот жирный ублюдок из Берлина, который прилетел вместе с рейхсфюрером, уже сожрал свою вторую порцию и больше не нуждается в наших услугах.
Они молча подошли к ближайшему дереву и присели в его тени. Неподалеку от них бойцы «Вотана» распивали пиво, которое привез на своем самолете Гиммлер.
— Одна бутылка на двоих. Очень щедро, ничего не скажешь, — фыркнул Шульце. — Впрочем, этим молокососам достаточно просто понюхать фартук у кельнерши, чтобы свалиться с ног.
— У меня есть пол-ящика пива, — спокойно проронил Хартманн. — Я незаметно утащил его, когда ты нарезал сосиски.
— Вот это да! — восхитился Шульце. — Да ты просто гений. Ты слишком хорош, чтобы прозябать среди этого дерьма.
— Я знаю, поэтому-то и не намереваюсь продолжать прозябать туг. — Бывший легионер вытащил миниатюрную трубку и кисет самого странного вида, который когда-либо видел Шульце.
— Послушай, а что у тебя за чудной кисет?
— Этот кисет сделан из сиськи кабильской [43] женщины, — проронил Хартманн, деловито набивая табаком свою трубочку. — В 1934 году я сам отрезал ей грудь и высушил кожу. Она, очевидно, была молодой девственницей — об этом говорит состояние ее соска и кожи в целом. Видишь, нигде нет ни одной морщинки?
— Что за чертовщина! — с отвращением сказал Шульце. —Лучше убери этот кисет с глаз долой. Ты представляешь, что могут подумать другие?
— У нашего капрала Гримальди был кисет, сделанный из мошонки одного негра, — непринужденным тоном проронил Хартманн. — Этот кисет был таким огромным, что в него можно было смело запихать хоть килограмм табаку. — Он все-таки спрятал мешочек, сделанный из женской груди, и продолжил: — Мой план очень прост, Шульце. Существуют десятки способов, как сделать это. Конечно, я не стану заражать себе глаз гоноррейной инфекцией — так можно и зекалки лишиться — но, например, я вполне могу помазать себе свежую ранку налетом из-под зубов, и на этом месте образуется абсцесс. Можно пару раз капнуть в глаз касторовым маслом — и тогда у тебя разовьется замечательный конъюнктивит. Наконец, можно засунуть себе в сапог пробку и спрыгнуть с двухметровой высоты — и перелом обеспечен.
— Прекрасно, старина, я это и так все знаю! Не надо мне больше рассказывать. Я тебя понял. Но только что даст тебе все это?! Ты в любом случае останешься в армии. И когда костоломы поставят тебя на ноги, то отправят потом туда же, откуда ты и пришел — то есть в батальон СС «Вотан». А ты знаешь, что это означает?
Улыбка на лице бывшего легионера внезапно померкла.
— Да, — вздохнул он, — быструю смерть за короткое время.
— Точно, старина! Сейчас мы уже в третий раз воюем в России. И это пребывание на Восточном фронте ничем не будет отличаться от двух предыдущих, поверь мне. — Шульце махнул рукой в сторону бронзовых от загара бойцов, которые пили пиво. — Большинству этих молокососов, которые сейчас с таким увлечением хлещут баварское, суждено погибнуть еще до конца этого месяца.
— Но ты-то ведь не хочешь оказаться среди них, не так ли, обершарфюрер?
— Нет, Хартманн, — и в этом ты совершенно прав. Красивый маленький сынок фрау Шульце чувствует, что сейчас начнется настоящая мясорубка, и совсем не желает попасть под нож!