Но были и другие танки. Они прорвались по полотну железной дороги, на их пути не было крутых склонов или хотя бы железобетонного 570-го ударно-испытательного батальона. С севера до Юргена с товарищами доносились звуки жаркого боя, которые иногда заглушали даже стрельбу на их собственной позиции. Этот бой не приближался к ним, но и не удалялся, он двигался по окружности, постепенно охватывая их с запада, отрезая дорогу на Берлин. А они уже понимали, что Берлин будет их следующей и последней позицией.
Вместо обеда им зачитали приказ подполковника Фрике об «отходе для предотвращения охвата и окружения» и налили по кружке шнапса. Шнапс лишь немного примирил их с потерей такой прекрасной позиции, оборона которой выглядела безопасным делом по сравнению с предстоящим маршем.
Прикрывать отход подполковник Фрике приказал первому взводу первой роты как самому боеспособному подразделению, понесшему к тому же наименьшие потери. Юрген тепло попрощался с Фрике, поблагодарив за все, что тот для него сделал, после чего изобразил с товарищами бешеную активность. Русские не сильно наседали. Они, наверно, поняли, что происходит наверху, и дали им возможность беспрепятственно уйти в назначенный срок, после чего спокойно заняли высоту.
Они почти догнали колонну батальона, когда из лесочка справа по курсу выскочила тонкая фигурка и призывно замахала им руками.
— Да это же малыш Дитер! — воскликнул Красавчик.
Брейтгаупт молча свернул с дороги и зашагал прямо через поле навстречу своему юному товарищу. Юргену не оставалось ничего другого, кроме как поддержать этот порыв и повернуть следом. Потом и Ферстер громко скомандовал: «Взвод! Направо!» В подобных ситуациях для создания видимости дисциплины командирам приходилось делать вид, что все делается по их приказам или хотя бы с их ведома.
Лес, приодевшийся свежими листочками, казался веселым и мирным. Но таким он казался только им, вышедшим из боя солдатам, и издалека. Лес был сильно прорежен огнем русской артиллерии, а царившая в нем неестественная тишина навевала мысли о кладбище. Таковым он и был.
Кляйнбауэр рассказал им, что русский удар оказался для них совершенной неожиданностью. Они полагали, что находятся в глубоком тылу, и в ожидании приказа о контрнаступлении даже установили палатки, чтобы спать на свежем воздухе, а не в душном блиндаже. Кляйнбауэр досыта надышался этим свежим воздухом в Восточной Пруссии, особенно в порту Кёнигсберга, он предпочитал иметь над головой трехметровый накат и плевать ему было на то, что товарищи звали его трусом.
Один из первых русских снарядов угодил в палатку, где спали парни из его отделения, они не успели даже выбежать наружу. «Они все были из одного класса», — повторял Кляйнбауэр. В его устах это звучало так, что все они были из одной деревни. Школьный класс, деревня — это было одинаково ужасно, один выстрел в одночасье выкосил всех одногодков, оставив десять безутешных матерей. Юрген представил себе это, и даже его душа, порядком зачерствевшая на войне, содрогнулась. Что уж говорить о малыше Кляйнбауэре.
В довершение артиллерийского обстрела их накрыл залп «сталинских органов». Судя по такому повышенному вниманию, русская разведка донесла, что в этом квадрате размещается свежий полк Вермахта из резервов Верховного командования. Так оно, в сущности, и было — из последних резервов. До полудня они приходили в себя, перевязывали раны, командиры формировали новые отделения, взводы, роты. Получившийся батальон отправился в сторону передовой. Что с ним стало, Кляйнбауэр не знал.
Его вместе с десятком молодых солдат под командой фельдфебеля оставили охранять разбомбленный лагерь и остатки полкового имущества. Следующие сутки они занимались тем, что собирали тела погибших товарищей и сносили их к наиболее глубоким воронкам, приспособленным под братские могилы. Потом они услышали, как в их тылу, в расположении «малышни» из юнгфолка, раздались хлопки фаустпатронов, возмущенно заревели двигатели танков, донеслись крики на неизвестном языке. Это была прорвавшаяся русская часть.
Фельдфебель побежал первым, за ним задали стрекача остальные солдаты. Обезумев от страха, они убегали от русских, не понимая, что несутся в сторону передовой. Впрочем, Кляйнбауэр тоже не понимал этого, он хотел сражаться, поэтому побежал на позиции фольксштурма. Юрген с изумлением слушал его, он не подозревал, что русские были так близко в их тылу.
Деды не посрамили чести немецкого оружия, они вообще держались молодцами. Тридцать лет назад они уже переживали сильнейшие артобстрелы, пережили и сейчас, спокойно и без суеты отсидевшись в блиндажах. Когда накатили русские, они заняли круговую оборону и огнем своих винтовок сдерживали их до подхода норвежцев. Те походя смяли русских. Фольксштурм снялся с позиций и двинулся вслед за норвежцами.
«Мы уходим последними», — подумал Юрген.
— Тут несколько дедов осталось, — сказал Кляйнбауэр, — они не хотят уходить.
Выяснилось, что ради этого он и махал им призывно рукой. Командир батальона фольксштурмовцев оставил отделение прикрывать отход, но по старческой забывчивости забыл указать время, когда им надлежало начать собственное движение. Деды, воспитанные в строгой дисциплине, сидели сиднем на позициях.
— Они намереваются сражаться до последнего патрона, — сказал Кляйнбауэр. Даже ему это представлялось полнейшей глупостью.
Они подошли к окопам фольксштурма.
— Вы отличные вояки, — сказал с уважением Юрген, пожимая руку Штульдрееру.
— Мастерство не пропьешь, — ответил тот, обдав Юргена облаком неперегоревшего шнапса. Им они подогревали свою холодную старческую кровь.
— Отделение! Внимание! В колонну по двое — становись! Шагом марш! — разносился голос Ферстера. Он так вошел во вкус приказов, что ему уже недоставало своих солдат, он рвался командовать и чужими.
Фольксштурмовцы с готовностью подчинились. Они любили четкие приказы. И они были рады присоединиться к славному 570-му ударно-испытательному батальону.
Через километр они прошли мимо лагеря юнгфолька. Перед излишне глубокими траншеями стояло два сгоревших русских танка. Третий стоял чуть поодаль, метрах в семидесяти. Перед гибелью он успел проутюжить траншею. Из-под земли торчала маленькая рука, навечно вцепившаяся в трубу фаустпатрона. Возможно, это была рука Артура Вайзера, специалиста по тоннелям. Думать об этом не хотелось. Юрген поспешил отвести взгляд в сторону.
Батальон они нагнали на окраине Зеелова. На улицах не было никого, ни молодых женщин в нарядных платьях, ни озабоченных домохозяек с хозяйственными сумками в руках, ни бравых мужчин в военной форме. Улицы без людей казались незнакомыми, Юрген не узнавал их. Не было раньше и баррикад, наспех сложенных и перегораживавших улицы. Защитников на баррикадах тоже не было. Узнавание пришло только на привокзальной площади. Вот в этом кафе с выбитыми стеклами они сидели с Эльзой, на этом месте был зал ожидания, где они с Эльзой напряженно вглядывались в табло. С Эльзой… Юрген попытался переключить мысли на что-нибудь не столь тревожащее. Хотя бы на урчание приближающихся русских танков.