— Далеко не ходи, — сказал Отто Гартнер, который уже стоял, привалившись к багажнику с этой стороны, — тут в лесу полно партизан.
Отто с перебинтованными ухом и шеей и намотанным поверх шарфом походил на какого-нибудь обозника с раздувшимся флюсом или фурункулом, но никак не на бравого спецназовца. Они с Брейтгауптом составляли хорошую пару.
— Бабушку свою партизанами пугай, — проворчал рыхлый на вполне сносном немецком.
Он сделал три шага, повозился с пуговицами брюк, пустил струю.
Юрген стоял в трех шагах от машины напротив Каминского и спокойно наблюдал за действиями своих товарищей. Брейтгаупт с тупым выражением на лице смотрел на какой-то листок, зажатый в его левой руке. Что он там мог разглядеть пусть и в свете яркой луны? Конечно, следовало включить фонарик, но правая рука Брейтгаупта лежала на автомате, готовая в любой момент нажать на курок. Отто, воспользовавшись тем, что его клиент был занят неотложным и непрерывным делом, быстро изогнулся и, протянув руку, стащил автомат, лежавший на заднем сиденье машины. Молодец, Отто! Глазастый и сообразительный.
— А что это тут у нас? — задушевным голосом сказал Красавчик и, протянув левую руку, повернул ключ зажигания, выдернул его из замка.
Движок затих, погасли фары. Для водителей ключи зажигания что оружие для солдата, они начинают нервничать, когда те оказываются в чужих руках. Водитель дернулся. Но правая рука Красавчика уже обнимала не плечи, а шею водителя, чуть сдавливая горло. Тут особо не подергаешься.
— Что происходит? — раздался голос Каминского. Он был строгим, нисколько не обеспокоенным.
Каминский сидел все в той же расслабленной позе, облокотясь на дверцу. Вот левое плечо у него чуть колыхалось, он шарил рукой по сиденью в поисках автомата. Не нашел.
— Что происходит? — повторил он, еще более строго, но уже с нотками беспокойства в голосе.
— Документы не в порядке, — сказал Юрген.
— Я СС-штандартенфюрер Бронислав Каминский! — рявкнул Каминский. Он распахнул дверцу автомобиля и встал на дорогу, распрямившись во весь рост. — Смирно! Какая часть?! — стоя выходило грознее, чем сидя.
Тем временем и до охранника наконец дошло.
— Чё? — сказал он в привычной уже русской манере.
Он тоже откинул дверцу и поставил ногу на полотно дороги, намереваясь встать и разобраться с этими патрульными, возомнившими о себе невесть что. Он уже представлял себе, как вытрясет душу из этого увальня и тупицы — начальника патруля. Он сильно ошибся. Брейтгаупт был простой парень. Ему была дана четкая инструкция: дернется — вырубай. Он и вырубил. В четыре приема. Врезал дверцей по выставленной ноге и одновременно прикладом автомата в ухо, потом схватил левой рукой за грудки и как пушинку выдернул здоровенного охранника из машины, бросил лицом на дорогу, завершил дело ударом приклада по холке. И с выражением исполненного долга на лице поставил ногу на шею поверженного противника.
Все это заняло считаные мгновения. Ровно столько, сколько потребовалось Юргену, чтобы ответить Каминскому:
— Вижу, что генерал. Вижу, что Каминский. Вы арестованы.
— Постой-постой, — сказал Каминский.
Он не был испуган. На лежавшего на земле охранника он даже не посмотрел. Поделом! Попер буром на начальника патруля и получил по рогам. Тут все было правильно. А слов об аресте он просто не услышал. Его сознание отказывалось их воспринимать. Кто может арестовать его, СС-штандартенфюрера и генерал-майора Бронислава Каминского? Да никто!
Поэтому свое «постой-постой» Каминский сказал совершенно спокойным голосом и даже с какой-то улыбкой, улыбкой узнавания. Он пристально вглядывался в лицо Юргену.
— Я узнал тебя, солдат! — воскликнул он. — Ты тот русс…
И тут что-то защелкнуло в голове Каминского. Он быстро огляделся, выхватывая ключевые элементы картины.
— Вы не дорожный патруль, — прошептал он, заметив немецкий автомат в руках Брейтгаупта.
Конечно, кивнул согласно Юрген, у дорожных патрулей, даже и у их начальников автоматов не бывает.
— Вы не немцы, — еще тише прошептал Каминский, вперившись взглядом в рукав кителя Красавчика, по-прежнему державшего в крепком захвате водителя. Китель был немецкий, но на нем не было никаких опознавательных знаков.
Недоработка, согласился про себя Юрген, смотревший в ту же сторону. Хотя и надели предусмотрительно плащ-палатки, но вот — сбилась. Но мы же не профессионалы. Да и времени на подготовку мало было. Он так и продолжал кивать головой, когда Каминский, пробежавшись по кругу, вновь обратил взгляд на него и выдохнул:
— Вы русские. Вы русские! — закричал он уже по-русски. — Вы русские диверсанты! Вы пытались достать меня в Варшаве — не удалось! И вот вы здесь! — его голос срывался в визг.
Каминский вновь повернул голову и быстро огляделся. Отто Гартнер, целя автоматом в живот рыхлому, приговаривал, призывно поводя головой: «Ручки-то подними». А тот, услышав крик генерала, впал в ступор, вцепившись руками в пуговицы раскрытой ширинки. «Не надо», — столь же ласково шептал Красавчик, вдавивший в сиденье водителя, дернувшегося было при упоминании о русских диверсантах. Он тоже покачивал при этом головой, как бы соглашаясь со словами Каминского. На бездыханного охранника слова о русских диверсантах подействовали как удар электрического тока. Его тело изогнулось дугой, он попытался сбросить с шеи ногу Брейтгаупта и одновременно захватить его вторую ногу. Если он воскрес из мертвых, то ненадолго. Брейтгаупт был простой парень. Дернется — вырубай, было сказано ему. Он и вырубил. Короткой очередью. Чтобы наверняка.
Юрген сделал вид, что смотрит в ту сторону. «Ну же, достань его», — молил он про себя, следя краем глаза за тем, как рука Каминского скользнула к кобуре и расстегнула ее. Ситуация для Каминского была далеко не безнадежной, он вполне мог выкрутиться. Юрген бы на его месте точно попытался. Выхватил бы пистолет и выстрелил в зазевавшегося своего двойника, потом сразу в Брейтгаупта и, резко пригнувшись, чтобы не попасть под возможную очередь Отто, пустил бы в него две пули над дверцей и сразу же две в сторону сиденья водителя, в спину… В общем, попытался бы. А Каминскому сам бог велел. У него другого выхода не было. Он не мог живым попасть в плен к ним, русским диверсантам.
Конечно, он мог бы скрутить Каминского. Подкатиться под него, завалить. В крайнем случае, Брейтгаупт бы помог. Но не хотелось. Он бы предпочел, чтобы Каминский достал пистолет. Он бы тогда имел полное моральное право застрелить его. Он этого хотел, хотел с самого начала. Это было личное. Он ненавидел этого человека. За что — это он не мог четко сформулировать. Он просто считал, что такой человек недостоин ходить по земле. Он поганит эту землю, прекрасную несмотря ни на что. И он позорит народ. Не немецкий, не польский и не русский, а просто — народ, людей, человечество. Такой приговор он вынес ему в своем сердце. И он нисколько не сомневался, что имеет на это право. Ведь он уже убил столько людей на этой войне, убил, в сущности, только за то, что те носили другую форму. И все они были лучше Каминского, или почти все, он в этом не сомневался.