Когда мы, нагруженные тяжелыми канистрами и ящиками с боеприпасами, пришли на командный пункт батальона, нас уже с нетерпением ждали с пустыми котелками и флягами. Через час появился наш доктор при полном параде и полагающимся по случаю запахом шампанского, с явным ожиданием поздравлений, удивления и восхищения. Поскольку никто и не подумал их выражать, это подействовало на него несколько отрезвляюще. Мы освободились от тяжелого груза боеприпасов и продовольствия, а вместо него собрали пустые пулеметные ленты, чтобы дать работу обозникам с их зарядными машинками. Я собрал письма товарищей со всего батальона. Они отправятся кратчайшим путем на родину авиапочтой. Один способный ходить тяжело раненный пойдет с нами в полевой госпиталь, а трех погибших придется донести на импровизированных носилках до разрастающегося кладбища у главного перевязочного пункта. Вчера убили одного, а завтра, может быть, их не будет вообще, а так — кто его знает.
На самом деле мы уже замыслили произвести над доктором повторный обряд крещения. Но проделать такую шутку в присутствии сопровождаемых нами убитых показалось нам фривольным. Однако нашу роль приняли на себя сталинские орлы, дождь и болото.
Если мы думали, что обратная дорога с пустыми канистрами и термосами для еды будет легче, то мы жестоко обманывались. Две пары человек несли убитых, уже освобожденных нами от тяжеленных сапог и привязанных ремнями от противогазных коробок к примитивным носилкам. Нам постоянно приходилось отмахиваться от роя мух, гнездившихся на их ранах. Еще шесть человек несли канистры, термосы, ящики с пустыми пулеметными лентами и «отдыхали», потому что через четверть часа наступала их очередь нести убитых. Я шел во главе с автоматом, обеспечивая охранение. В качестве груза я нес сломанный пулемет и пытался оказать носильщикам помощь тем, что отыскивал в окружающей трясине кочки понадежнее. Однако предотвратить неоднократное падение носилок с убитыми в наполненные водой воронки не удалось, потому что носильщики теряли равновесие на краю воронок и на время исчезали в бурой жиже. Единственным, нагруженным Железным крестом 1 — го класса, оставался доктор.
Снова отправились в Горшковичи: осенний дождь, начинающийся в этих краях уже в августе, на некоторое время прекратился, и чувствительные к дорожным условиям обозы смогли переместиться в примитивные дома окрестных деревень. Там, где это было возможно, главная линия обороны была отведена из заболоченного леса, потому что наладить там бесперебойное снабжение частей было невозможно. При этом были заняты все высоты, обеспечивавшие круговой обзор, все населенные пункты в этом районе и соединяющие их дороги.
Теперь мы ночевали в тех хатах, которые летом считали непригодными для постоя. Наши первые землянки, построенные без опыта и надлежащего руководства, для житья оказались совершенно неприспособленными. После первых сильных дождей мы должны были покидать их бегом, чтобы не утонуть.
Теперь я квартировал вместе с длинным Клееманом, водителем Кнёхляйна, настоящим берлинцем, и ординарцем командира в одной бедной и грязной хате с ее хозяевами-крестьянами. Пол был загажен и много лет не мылся. Покрытый шелухой семечек подсолнечника, он был похож на часть огородной земли. Под столом и скамейками, хрюкая, бегал маленький поросенок, каждый раз распугивая кур. На столе стоял только что научившийся ходить годовалый ребенок без штанов, сверху замотанный в грязные тряпки. Поросенок и ребенок писали, куры — гадили: животные — на пол, а человеческое дитя — на грязный стол, попадая при этом в картофельное пюре, приготовленное к обеду. «Приятного аппетита!» — вырвалось у меня. Однако Виггерль Вольварт из Юденбурга в Штайермарке заметил:
— Ну, мы же тоже несколько дней пили кофе и варили суп из воды, взятой из пруда, в котором утонул целый эскадрон казаков со своими жеребцами.
Гауптштурмфюрер Кнёхляйн, новый офицер для поручений и получивший должность батальонного адъютанта мой доктор Грютте расположились в каменном доме неподалеку. Самый большой и важнейший комфорт у них состоял в колодце, расположенном рядом с домом, и в отличной изразцовой печи, отапливавшей четыре комнаты. Когда-то этот дом принадлежал помещику, а наш — его слугам. Мы повесили одеяла и отгородились им от русских, поросенка и кур переселили в хлев.
Целыми днями противник атаковал наши позиции, пытаясь найти в них слабое звено. Доставлять в войска снабжение на автомобиле с каждым днем становилось все труднее. Круглосуточно минометы и артиллерия противника вели огонь по опорным пунктам и дорогам. Иногда под обстрел попадали и обозы.
Однако то, что разразилось над нашей дивизией на рассвете 24 сентября 1941 года, до сих пор не имело примеров. Отдельных разрывов было уже не разобрать. Над фронтом стоял сплошной грохот. Давно ожидавшееся нами наступление противника началось. Впервые мы перешли к позиционной обороне. Хотя из допросов пленных мы знали, что готовится наступление, однако о его силе мы не имели никакого представления.
Как только открыла огонь артиллерия, я выскочил из избы и бросился в окоп под стоявший в нем укрытый от осколков «Адлер». Машина стояла под брезентом, надежно защищавшим ее от дождя. Но сейчас разрывы снарядов русской артиллерии обрушили на него тонны грязи. Если я и уцелел под этим градом снарядов, то это было просто чудо.
Но вскоре мне не захотелось, чтобы надо мной был автомобиль. Если в него угодит снаряд, то он загорится, и меня просто зажарит. Черт возьми! Выбираться мне надо из этой ловушки! Я выбрался из окопа и укрылся за защитным валом за машиной. Но когда на меня обрушились камни и земля, я снова спрятался в окопе под машиной. Убьет осколками, камнями или сгоришь — не все ли равно? Чему быть, того не миновать.
Наша артиллерия все еще молчала. То ли связь с ней прервалась, то ли она пала жертвой русских тяжелых снарядов?
И тут позади меня и надо мной завыло и протянуло по небу в направлении противника густое огненное и дымное покрывало. А потом снова завыло таким звуком, от которого кровь стынет в жилах. На широком фронте взлетели смертоносные реактивные снаряды, оставляя за собой дымный след. Их разрывы добавились к грохоту битвы. Это было оружие, тщательно замаскированное и сохраненное в глубокой тайне, размещенное на позициях позади нас и полностью отгороженное от окружающих.
А вот, наконец, бабахнуло далеко позади нас: наша тяжелая артиллерия начала обстрел выявленных огневых позиций русских. Теперь над нашими головами с гулом понеслись 105-мм снаряды наших полевых гаубиц навстречу наступающему противнику.
Когда я высунул голову из моего укрытия, чтобы посмотреть, не подошли ли иваны на расстояние, с которого они кричали свое обычное «Руки вверх!», меня почти выбросил из моей щели мощный четырехкратный залп. Ночью незаметно позади меня заняла огневые позиции батарея длинноствольных орудий, метнувших первый залп в дальнюю цель. Эх, парень, парень. А ты и не знал, что позади собрался целый арсенал тяжелого вооружения!
Хуже всего гремело сражение к северу от меня. Я со своего места еще мог видеть участок у Дубровки. Там где-то должен был воевать первым номером пулеметного расчета наш Буви. Мик сказал мне как-то, что наш товарищ пошел в пулеметчики, чтобы отличиться на этой должности. Если бы его не отделили от нас, он бы не решился на смену должности.