Сразу после этого я сформировал охранное подразделение и возглавил его.
Лето 1944 года в Италии было очень жарким. В ставке фюрера 20 июля произошло покушение. Какие высокие круги уже в течение длительного времени были в нем замешаны? Известие о саботаже и предательстве во главе руководящих структур было для всех нас тяжелым ударом.
Тогда я лично тоже получил тяжелый удар. Когда как-то воскресным утром я свесился со своей кровати на втором ярусе, то увидел лежащего внизу соседа, играющего с мелкими украшениями.
— Откуда это у тебя? — спросил я с любопытством.
— А, это? От евреек из гетто. В Варшаве.
— Ты что, их отобрал?
— Ну, нет. За эти штучки я им немножко помог. Сразу после восстания.
У меня не было повода не верить унтершарфюреру из Судетской области. Однако я понял, что в наших сначала безупречно воспитанных войсках тоже появились зримые признаки разложения. Был ли это единичный случай? Может быть. Было еще много единичных случаев, о которых не было известно.
Неужели немецкий солдат уже не стыдится таких поступков? Он носит такую же форму, как и я, он не иностранец в нашей форме, на которую ему наплевать и который не соблюдает ее честь.
Давно уже американцы и англичане высадились в Италии. Почти ежедневно налетают их бомбардировщики и обрушивают град бомб на стратегические цели. Истребители-бомбардировщики атакуют поезда и отдельные автомобили. Мне часто приходилось бывать во многих городах Северной Италии для заказа и получения боеприпасов и вооружения. Чтобы не попасть под бомбовый ковер или не быть подстреленным истребителем-бомбардировщиком, я разработал целую концепцию. На правом крыле моей машины сидел наблюдатель, постоянно наблюдавший за воздухом… Как только появляются самолеты — сразу направо, в кусты или под деревья, пока они не пролетят. Перед большими городами: обязательно остановиться на окраине, выключить мотор, посмотреть на небо и прислушаться: если самолетов не слышно и не видно, быстро въезжаем в город, грузимся и немедленно выезжаем.
Во время одного из налетов американской авиации был подожжен стоявший на станции санитарный поезд. Сотни раненых, выбравшихся из ада под Монте-Кассино, сгорели заживо, так как приблизиться к поезду, тушить его и помочь им выбраться было невозможно из-за продолжавшегося налета и обстрела с воздуха. Когда мы вечером проезжали это место, на много километров тянулся запах горелого мяса.
Через пару дней зенитная пушка сбила американский истребитель-бомбардировщик. В нем оказалось два члена экипажа, одному из них — негру — оторвало голову, а второго — белого — подоспевший немецкий патруль едва спас от линчевания. На допросе американский летчик сказал, что у них было специальное задание, бомбить и обстреливать санитарные поезда, потому что в них к фронту подвозятся боеприпасы.
Как-то при отъезде с «моей» виллы ко мне подошел мальчик, который передал мне письмо, в котором содержалось предложение во время одной из поездок в определенном месте «потерять» пару ящиков с пистолетами. Я передал письмо соответствующей службе. Теперь перевозки осуществлялись в сопровождении конвоя, потому что, если партизанам отказали что-то отдать за деньги, они попытаются отобрать это силой.
Я повысил бдительность, и даже по отношению к товарищам более высокого звания не имел никакого снисхождения, если, будучи начальником патруля, заставал их вне расположения позднее предписанных 22 часов. С этих пор я стал для Кальдиеро «бешеным унтером».
Однажды утром на месте не оказалось машины начальника штаба «Милициа армата» штандартенфюрера фон Эльфенау. Его шофер, очень симпатичный австро-итальянец с фальшивой путевкой бежал к партизанам, якобы в район Бергамо. Он часто общался со мной и знал о распределении вооружения и боеприпасов, поэтому место расположения центральных складов стало известно партизанам. А похитить портативные рации благодаря принятым мною мерам ему не удалось.
Из-за усилившейся деятельности партизан я чаще стал по ночам устраивать внезапные проверки караулов. Из окна моей комнаты я как-то утром увидел не только известную по Первой мировой войне гору Монте Пасубио, но и дымок над ближайшим винокуренным заводом. Из окна я дал сигнал тревоги — две очереди из автомата и поднял свою команду на тушение пожара. До полудня пожар удалось потушить. Благодаря этому до конца нашего пребывания в Кальдиере мы бесплатно в любое время для моей команды могли получать бочонок великолепного красного вина.
Налеты авиации противника усилились. В связи с этим было принято решение переместить склады в Южный Тироль, в городок Лана бай Меран. Тут я попал в бюрократическую мельницу «вермахт — НСДАП — войска СС». Вопреки воле местного гауляйтера и населения я разместил склады вооружения и боеприпасов в подвалах фруктового товарищества. Как только оружие и боеприпасы были выгружены из машин, началась бомбардировка.
Мы снова комфортабельно разместились на вилле одной из фирм. Наши южные тирольцы оказались у себя дома, и у меня не было отбоя от приглашения на «тёрггельн» — пробы вина с копченым салом и лепешками.
В Лане я ежедневно обедал в ресторанчике недавно погибшего товарища. В Меране жила семья подчиненного мне унтерфюрера. Его симпатичная дочь служила телефонисткой в комендатуре и часто вопреки запрету через массу соединений предоставляла мне возможность поговорить по телефону с Элизабет.
Такой чудесной была тыловая жизнь. Естественно, что «тыловые бойцы» расставались с ней с большим нежеланием.
От Элизабет я получил письмо, в котором она писала, что продолжит учебу в женской сельскохозяйственной школе в Каринтии. Я вместе с моими книгами по технике и вооружению обзавелся учебниками по сельскому хозяйству. И хотя никогда не хлопал по холке коня и не видел телящейся коровы, теперь теоретически я уже знал, что надо делать с телящейся коровой и как принимать теленка. В своих представлениях я уже откармливал свиней тщательно подобранным кормом. Я уже шесть лет не носил гражданской одежды и совершенно от нее отвык.
В декабре я получил задание отправиться в Мюнхен для получения большого транспорта с вооружением и боеприпасами и доставить его по железной дороге в Италию. В команду сопровождения я отобрал только настоящих тирольцев. По пути в женской сельскохозяйственной школе я навестил Элизабет. Со своим «обозом» я нашел там сердечный прием.
Элизабет повела меня по всей школе, показала образцовый хлев, в котором стояли и жевали жвачку огромные рогатые животные в рыжих пятнах. Увидев их массивные головы, я усомнился в своих теоретических познаниях и спросил:
— Это что, настоящие быки?
— Ну что ты, это же настоящие коровы!
Элизабет рассказала, что альпийские пастбища школы контролируют партизаны, которыми командует бывший обер-ефрейтор вермахта, держащий их в строжайшей дисциплине. До сих пор они очень корректно относились к девушкам из школы. Такое действительно можно было редко встретить.
У меня была еще малая надежда на изменение хода войны. Я понимал, если бомбардировки не прекратятся, войну можно считать проигранной.