Маунтбеттен почувствовал внутренние колебания. Комично выглядевший полковник, стоявший перед ним сейчас, был вовсе не единственным, кто деятельно протестовал против планов готовящейся операции на этой неделе. Генерал Монтгомери, например, который изначально разрабатывал планы высадки британских войск во Франции, а теперь был переведен на африканский фронт, написал главнокомандующему сухопутными силами в метрополии генералу Пейджету следующее: «Если мы по-прежнему хотим высадиться во Франции, то нам следует подыскать для этого любое другое место, кроме Дьеппа». Маунтбеттен ясно чувствовал, что целая группа армейских офицеров не верит в успех операции и деятельно противится ей. И в то же время он прекрасно знал, как страстно желает этой операции Уинстон Черчилль. А ведь собственная карьера Маунтбеттена напрямую зависела от премьер-министра.
— Дорогой лэрд Аберноки и Дерта, — сказал наконец адмирал. — Я думаю, что вы совершенно зря беспокоитесь обо всем этом. — Он пожал плечами: — Разве мы не можем назвать все эти вещи просто рядом случайностей, которые в действительности абсолютно ничего не значат?
— Вы можете назвать их так, но я — нет, — резко бросил полковник Макдональд. — Я отвечаю за жизни четырех сотен людей. И я не имею права пренебрегать реальной опасностью, просто называя ее «рядом совпадений». Уж вы-то должны это понимать. — Он снова наклонился вперед: — Четыре сотни людей, по сути, доверили мне свои жизни. И теперь это — мои люди. А я — их лэрд.
В любой другой обстановке лорд Маунтбеттен просто посмеялся бы над таким утверждением. Но в данную секунду раздраженный до глубины души миниатюрный полковник представлял слишком большую опасность, чтобы можно было пренебречь ею. Поскольку Фергюс Макдональд не являлся профессиональным военным, Маунтбеттен не мог рассчитывать и на то, что он будет хранить молчание просто в силу своего членства в избранной касте профессиональных военных. Этот полковник, пришедший в Вооруженные силы прямо из гражданской жизни, вполне был способен просто пойти и рассказать обо всем какому-нибудь репортеру «Дейли Миррор», — и тогда мог начаться настоящий кошмар.
— Да, я все понимаю, мой дорогой лэрд Аберноки и Дерта, но что же именно вы хотите, чтобы я сделал? — Луис Маунтбеттен посмотрел на полковника в упор. — Операция начинается ночью во вторник. В ней задействованы слишком большие силы — как людские, так и материальные, — и уже поздно вносить какие-либо серьезные коррективы в план предстоящих военных действий.
— Я ничего об этом не знаю — да и не хочу знать, — упрямо проговорил Макдональд. — Я лишь беспокоюсь за судьбы моих собственных людей. Просто давайте на минутку предположим, что немцы, каждый день совершающие тренировочные марш-броски в Берневаль, как нам доносит об этом разведка, в действительности готовятся прийти на помощь защитникам батареи Геббельса в тот самый момент, когда мои парни начнут штурмовать ее.
Маунтбеттен открыл было рот, чтобы возразить полковнику, но Фергюс Макдональд опередил его:
— Ваше высокопревосходительство, пожалуйста, дайте мне возможность все-таки закончить мою мысль. Пожалуйста! Давайте предположим хотя бы на мгновение, что я прав. Что же произойдет с моими парнями, когда мы нанесем первый удар по батарее Геббельса и немцы поймут, что мы собираемся штурмовать ее? Я скажу вам, что тогда случится! — Он наставил свой указательный палец на холеного, аристократически выглядящего Маунтбеттена. — Немцы застигнут моих людей врасплох — в тот самый момент, когда те будут карабкаться вверх по утесу, ничем не защищенные. И тогда фрицы начнут безжалостно поливать их огнем. И если к батарее подоспеет немецкое подкрепление в виде того самого батальона СС, от моих людей вообще ничего не останется. Их просто сбросят обратно в море. Возможно, вообще ни один из них не выживет. Поэтому все, о чем я прошу вас, — это позаботиться о том, чтобы эти эсэсовцы не подоспели к батарее Геббельса раньше нас. Это все, что нужно мне и моим парням. Если это будет сделано, то мы готовы попытать удачу в Дьеппе, адмирал!
Маунтбеттен лихорадочно размышлял над словами полковника. Он чувствовал, что Фергюс Макдональд ждет ответа немедленно, и ответил практически незамедлительно, продемонстрировав ту завидную реакцию, которая не раз приносила ему победу во время игры в конное поло:
— Хорошо, мой дорогой лэрд Аберноки и Дерта, я позабочусь о том, чтобы эти эсэсовцы не помешали вашему продвижению к батарее. — Маунтбеттен взялся за рубку красного телефонного аппарата, стоявшего на его огромном столе. — А теперь, полковник, прошу извинить меня — мне нужно переделать еще уйму работы к утру вторника.
— Я требую тишины в этом публичном доме! Всем немедленно замолчать! — проорал гауптштурмфюрер Метцгер во всю мощь своего исполинского голоса.
Среди унтер-фюреров «Вотана», собравшихся в казарме батальона, наступила тишина. Мясник медленно обвел взглядом своих подчиненных, чьи красные обветренные лица лоснились от пота и в чьих взглядах читалось нетерпеливое ожидание. Эти люди уже сжимали кружки с пивом в своих здоровенных ручищах, предвкушая его вкус. Удовлетворенный тем, что его наконец послушались, гауптштурмфюрер медленно поднял свою кружку исполненным глубокого значения церемониальным жестом. Он остановил руку на уровне третьей сверху пуговицы своего кителя, — как это предписывали традиции и устав.
— Товарищи унтер-фюреры, — заговорил Метцгер. — Мне очень приятно приветствовать вас на нашем товарищеском вечере. Прошу всех поднять кружки!
Полторы сотни рук подняли кружки вверх — на уровень третьих пуговиц кителей, точно так же, как и сам Мясник.
— Я знаю, что в эти кружки налита всего лишь моча французских кошек, — пророкотал Метцгер. — Но ночь обещает быть холодной, так что — прозит [29] !
Подчиняясь его приказу, унтер-фюреры батальона СС «Вотан» стремительно осушили кружки с пенистым французским пивом. Осушив кружки, они со стуком поставили их на деревянные столы и затем, как предписывала старинная традиция, трижды громко поскребли донышками кружек о поверхность стола, стараясь делать это так, чтобы у них получался слитный звук.
Мясник отер пивную пену с губ тыльной стороной своей волосатой руки. Августовская жара уже заставила его вспотеть. Затем он посмотрел на Шульце и ухмыльнулся.
— Шарфюрер Шульце, ты считаешься главным шутником нашего батальона. Расскажи же нам какую-нибудь шутку!
— И постарайся рассказать нам что-нибудь по-настоящему скабрезное, Шульце, — промурлыкал шарфюрер Гросс. У него была привычка жевать бритвенные лезвия, когда он напивался до смерти. — У меня всегда встает, когда я слышу что-нибудь скабрезное, триппер-полицейский Шульце!
Шульце побагровел от ярости. Он с трудом поднялся на ноги и с презрением наставил свою загипсованную руку на Гросса:
— Ты хочешь услышать что-нибудь скабрезное, чтобы у тебя встало, Гросс? А может быть, ты просто возьмешь свой член своими пальцами и крепко потрешь его, пока не кончишь? Будет и дешево, и сердито. — Он повернулся к Метцгеру. — Значит, вам нужна шутка? А как насчет шутки про двух монахинь, которые вдвоем распевали церковные гимны в одной постели?