Но и Павлу не терпелось высказаться. Слишком много накопилось у него на душе. Усевшись в кресло, он начал вспоминать бестолковые сражения, лобовые атаки. Толпы с трехлинейками шли на бетон, а их выкашивали пулеметы… Призраками на широких снегоходах без лыжных палок налетали финские бойцы в серых подшлемниках и своими пукко-ножами с бритвенными лезвиями вырезали на привалах уставших солдат. Заградительные отряды НКВД – бойцы мордастые, сытые, тепло одетые – били из «максимов» по своим, брошенным в безнадежные атаки, а потом принародно расстреливали «паникеров и трусов» не по одному, а взводами и ротами. Он рассказывал, не смея поднять глаз на профессора, будто сам был виноват в таком свирепом насилии.

Незаметно для себя Павел перешел к тому, что больше всего потрясло. Он видел и слышал, с каким отчаянным героизмом сражались финны, как любовно относился народ к своей маленькой и храброй армии, как уважали командиры личность солдата. Наши бойцы месяцами не мылись в бане, вшивели, спали под открытым небом, редко получали горячую пищу, но обильно снабжались «наркомовскими мерзавчиками» – стограммовыми бутылочками с водкой, от которой, пьянея, быстрее замерзали. У финнов даже на передовой действовали сауны и прожарки, бесперебойно работали пункты питания, выпекался свежий хлеб. Не испытывали они нужды в удобной одежде и обуви. После месяца службы солдат получал отпуск. Он мог отдохнуть, повидать близких, успеть зачать детей, сходить в церковь родной деревни, где всем миром отпевали погибших. И какой же издевательской, лживой, презрительной к простому человеку оказывалась «идеологическая обработка», когда полуграмотные комиссары и политруки вдалбливали веру в великого Сталина и родную большевистскую партию!

Павел умолк, робко взглянул на Ростовского. В свете затухающего дня лицо Георгия Иосифовича показалось белым и окаменевшим, точно слепок с мертвеца. Оба подумали об одном и том же: если бы о содержании этого разговора узнал кто-нибудь третий, им бы не миновать участи «врагов народа». Словно очнувшись, профессор тяжело поднялся со своего места, прошел на кухню, оттуда крикнул:

– Вы голодны? Идите сюда!

– Есть что-то не хочется, – проговорил Павел с порога. Георгий Иосифович достал из старинного дубового буфета бутылку коньяка, повертел маленькие рюмочки, отодвинул их, взял чайные стаканы и наполнил до краев.

– Бедная Россия… Несчастный народ… – он по-лихому закинул голову и влил в себя все содержимое.

Павел сделал то же самое, но хмель не шел. Лишь после второго стакана зашумело в голове, отпустил сжимавший грудь спазм:

– Что будет с нами, Георгий Иосифович?

Ростовский сел на кухонный стульчик, положил на стол сухие руки в голубоватых старческих прожилках. Без нажима, даже как-то облегченно произнес:

– Нам придется выдержать еще одну войну… Из всех вариантов дипломатии с финнами наше правительство выбрало самый скверный. Стратеги-кавалеристы планировали разгромить их за две недели. Сорвалась и неуклюжая попытка создать «рабоче-крестьянское» правительство в Териоках. Ладно, успели заключить мир до британского и французского десанта и не оказались перед перспективой войны с Англией и Францией. Но этот мир ничего не решил. Мы приобрели еще одного непримиримого врага. Он станет несомненным союзником будущего агрессора. В глазах народов мы потеряли доверие как справедливой державы, волей-неволей стали пособниками фашистской Германии. Мы убедили Гитлера, что безнадежно слабы. И он непременно воспользуется этим моментом, пока мы наберемся сил. Вот в чем беда.

– Вы считаете, первой нападет Германия?

– Без сомнения. И очень скоро.

7

О своем первом танковом трале Павел рассказал Ростовскому на другой день на работе. Показал он и чертеж второго варианта трала, оригиналы которого канули неизвестно куда. Георгий Иосифович просмотрел бумаги, спросил:

– С кем, говорите, Шурыгин послал заказ?

– С капитаном Михалевым.

– Кажется, в академии учился такой. Как его зовут?

– Александр Александрович.

– Помню! Мяконький, скользкий…

– Похож.

Павел стал искать следы чертежей в военных учреждениях. Поиски тянулись долго. Прежде чем обратиться к генералу, надо спросить у полковника, к полковнику не подойдешь, пока не встретишься с майором, а к майору не подберешься, если не поговоришь с капитаном… Наконец, следы нашлись. Проплыв по канцелярским морям, чертежи встали на прикол в Главном автобронетанковом управлении. Туда позвонил Ростовский, узнал, что проект трала рассматривал военно-технический совет и отклонил. Профессор возмутился:

– Почему об этом не известили нашу академию, не пригласили на совет самого конструктора?!

– Мы не в состоянии выслушивать каждого изобретателя-самоучку, – с издевкой в голосе проговорили на том конце провода.

– Клевцов не самоучка, а кандидат технических наук.

– Не имеет значения. В его трале армия не нуждается и нуждаться не будет.

– Я знаком е чертежами трала, убежден в целесообразности работы над ним. Требую пересмотра решения технического совета!

– Требовать вы можете у Верховного Совета, товарищ комбриг…

Дальше разговаривать было бесполезно. Ростовский положил трубку.

Павел узнал, от кого начались все неприятности. Изобретатель агрегата с цепями и свинцовыми болванками Александр Александрович Михалев, приехав в Ленинград с заказами для мехпарка армии, тут и остался. В инженерном отделе округа нашлись приятели, подыскали место для своего человека, тем более что война победоносно заканчивалась и дезертирством новое назначение не назовешь. Заявку и чертежи Клевцова он передал малосведущему чиновнику, прибавив, очевидно, пару нелестных слов от себя. Клевцов своим тралом разрушал его собственные далеко идущие планы.

После заключения с Финляндией мира в Красной армии начались перетряски. Из Ленинграда Александр Александрович выскользнул в Москву. В автобронетанковом управлении он занял скромную должность, но сделал так, что проект Клевцова попал к нему. Новоиспеченный военинженер второго ранга не поленился перепроверить расчеты, найти кое-какие погрешности и написать развернутый отрицательный отзыв.

Однако Павел не думал сдаваться. Когда Георгий Иосифович спросил, что собирается делать дальше, он ответил:

– Как-то вы сказали: «Изобретатель должен иметь упорство и характер бойца, а военный – особенно». Так и поступлю.

Он выполнил несколько копий чертежей своего трала, разослал по другим учреждениям, которые могли бы заинтересоваться этим изобретением. Они опять попали к Михалеву, поскольку речь шла о танковом трале, а этой техникой ведало автобронетанковое управление, где тот сидел. Чтобы окончательно добить идею, Михалев подбросил начальству мысль снова собрать технический совет и пригласить конструктора.

Занятые своими делами и заранее раздраженные тем, что их отвлекают для повторного разбирательства какого-то несерьезного катка, специалисты вполуха выслушали докладную, монотонно зачитанную председателем совета, и несколько оживились, когда к чертежам на больших листах, развешанных у входа, подошел маленький, несерьезного вида, круглолицый молодой человек, похожий на полкового воспитанника.