О Востротине в полку уже ходят новые легенды, и новые офицеры, приехавшие из Союза, слушают их, раскрыв рты. Он, например, к съезду комсомола взял на себя социалистическое обязательство: «К двадцатому съезду комсомола — двадцать комсомолок!» И, говорят, выполнил его. А месяца два назад к «кэпу» пришли солдаты из роты связи: «Замучили старослужащие, проходу не дают, товарищ командир…» Востротин, который в таких ситуациях, что называется, заводится с пол-оборота, на этот раз ничего никому не сказал. Но на следующее утро объявил боевую тревогу всей роте, которая выстроилась в шеренгу во всеоружии и наблюдала, как «кэп» расправлялся с «дедами». Расправа была беспощадной. Он заставил их пройти перед строем через всю унизительную систему «застройки салаг». Включая приказ «родить за три минуты сигарету с надписью „До дембеля — 100 дней“», включая дикую пытку, когда молодого солдата укладывают затылком и пятками на дужки кровати, а на кровать ложится обнаглевший «дед» и тупо ждет, когда «салага», не выдержав напряжения, рухнет на него и получит за это затрещину. Только в роли «деда» теперь выступал Востротин.
Личный состав, обалдевший от этого зрелища, смотрел не дыша, как краснели провинившиеся перед «кэпом», Героем Советского Союза, за которого каждый из них готов отдать, не раздумывая, жизнь.
А в тот вечер, когда почти все человечество прильнуло к экранам телевизоров — сборная СССР по футболу играла финальный матч на Сеульской Олимпиаде, — Востротин выручал из беды попавшего в плен солдата. Он четко продумал всю операцию: взвод разведки получил приказ блокировать ущелье, куда наутро должен был выйти командир моджахедов, чтобы получить деньги и десять автоматов в обмен на пленного. Но оказалось, что и «духи» попались не промах. Они появились накануне вечером:
— Пошли, командор?
Они пошли втроем: Востротин, особист полка и старшина разведроты, владеющий карате. Ушли под «духовским» конвоем в непроглядную темень, прекрасно понимая: голова командира десантного полка, Героя Советского Союза, стоила куда дороже, чем десять автоматов. Но «духи» сдержали слово. Правда, небольшая заминка вышла, когда они, принимая автоматы, на ощупь определили: они китайского производства!
— Мы договаривались: автоматы должны быть русские. Русские лучше!
Так что пришлось Востротину немного повысить денежную часть выкупа.
Почти не веря в то, что остались живы, они вернулись в полк с вырученным солдатом. Востротин зашел в комнату, где офицеры смотрели футбол.
— Командир, где вы пропадаете?! У нас хорошая новость, — сказал ему кто-то, — наши Олимпиаду выиграли!
…Поздним вечером он зашел ко мне и, не сняв тулупа, просидел почти до трех часов утра, рассказывая о том, как все изменилось, когда ему вручили в Кремле Звезду Героя. Как жгла она лацкан пиджака, как хотелось ему, чтобы все ее видели. И что теперь даже родственники, для которых он всю жизнь был Валеркой, называют его по имени-отчеству. Что сам он время от времени задает себе вопрос: как это — до конца дней жить «героем»? Потом резко встал, оборвав себя на полуслове, — спать!
За окном всю ночь ревели взлетающие штурмовики и гулко бухала вдалеке артиллерия.
* * *
Утром 31-го поднялись рано, хотя всех дел было — ждать Нового года. Приезжали и уезжали какие-то люди, прощались, оставляли адреса, разговоры то и дело возвращались к домашним делам и были грустными, в общем. И оттого, что война кончалась и всех ждали неведомые перемены. И оттого, что она кончалась именно так: ни поражением, ни победой. Уже вечером, у мангала, на котором жарились шашлыки, подполковник Александр Греблюк, начальник политотдела полка, с которым мы перешли на «ты», грустно выдохнул:
— Скоро сорок, у меня две звезды на погонах. А жизни не было.
Малоприятный эпизод произошел под вечер и едва не сорвал праздник. Кто-то из офицеров, возвращаясь в полк уже в сумерках, обнаружил на пустынной дороге преспокойно бредущего неведомо куда конопатого солдатика без автомата, но с гранатой в кармане. Как уверял солдатик, он шел поздравлять земляка из соседней части. Надо было видеть, как бушевал «кэп», слушая не очень убедительные оправдания солдата, который чудом в общем-то не угодил к «духам».
— А ты подумал, герой, скольких парней мне придется положить, чтобы спасти твою жизнь? — примерно так (в моей литературной обработке) говорил ему Востротин. Новый 1989-й, последний год войны, солдатик встречал на гауптвахте, но это было чепухой по сравнению с теми минутами, когда он стоял, обмирая от страха, перед командиром.
В начале двенадцатого Востротин поехал поздравлять девятую парашютно-десантную роту — ту самую, «свою» 9-ю роту, которая насмерть встала на высоте 3234 на операции «Магистраль». Я напросился с ним. Сначала, правда, нам пришлось поздравить разведвзвод, потом связистов, потом еще кого-то, и только потом дело дошло до 9-й, в казарме которой стояли сдвинутые столы с вареной сгущенкой, зелеными банками голландского сыра и непременным голландским напитком «Сиси», много цистерн которого ограниченный контингент выпил за годы войны.
Сидевшие за столами стриженые парни, которые пополнили личный состав роты после того страшного боя на безымянной высоте, смотрели на «кэпа» влюбленными глазами. Он просил их, поздравляя:
— Первое — вернуться домой живыми. Второе — вернуться людьми.
Востротина так и не выпустили из казармы, заманивая то в одну, то в другую комнату, где на стенах висели вырезанные из газет его портреты. Сам Новый год мы встретили в третьем батальоне под совершенно сумасшедшую пальбу: все небо над расположением полка было красно-зеленым от автоматных трассеров, ракет и вообще всего, что в принципе могло стрелять…
Наутро я возвращался домой. Трасса на Кабул у Баграмского поворота была перекрыта, и колонна афганских грузовиков растянулась на несколько километров. Когда подвозившая меня БМП десантников, объехав колонну по обочине, начала вновь карабкаться на крутую придорожную насыпь, мне стало страшно. Так страшно, как никогда еще не было на этой войне. До дрожи в руках… Мне на какой-то миг показалось, что мощности двигателей не хватит, что вся эта бронированная махина сейчас рухнет в кювет, и у меня не будет даже секунды, чтобы отпрыгнуть в сторону. Сидевшие на «броне» бойцы даже бровью не повели, а я… Я был почему-то уверен, что погибну сейчас, здесь, точно так же, как погиб полгода назад фотокорреспондент «Известий» Саша Секретарев. Мы были давно знакомы, он привез мне посылку из дома, мы виделись накануне, договорились о встрече после его возвращения из Баграма, но я увидел его только в морге, в «Черном тюльпане», погибшего бессмысленной, нелепой смертью где-то здесь, на этой трассе. Несколько часов нейрохирурги собирали по частям его коллегу Сергея Севрука — они были вместе в той поездке — и чудом сохранили ему жизнь, а Саша погиб сразу же, под слетевшим в кювет бэтээром, и вся эта история не забылась, продолжала существовать в сознании горьким символом этой войны…
До Кабула добирался на попутной «броне», всматриваясь в далекие холодные хребты у горизонта, которые мне никогда больше не суждено увидеть. Прощай, оружие.