Обходить — можно попасть на минное поле, по дороге нельзя, а минеры будут до утра ковыряться, пока разминируют эту грязь и сараи.

— Будем ждать. Старшина!

— Да, тут я, товарищ капитан.

— Пока остановимся здесь. Разверни полевую кухню, пусть все отдыхают. А командирам рот выставить караулы. Все! Привал! А Спицу-синицу ко мне!

Через минуту перед комбатом вырос небольшой паренек с кривой ухмылкой на лице — батальонный минер Спицын. Григорию показалось это странным, но один из ротных, увидев его недовольный вид, объяснил:

— Ты, связь, не думай. Это осколок ему такую улыбку нарисовал. Война она ведь тоже смеяться умеет. Видал, как улыбнулась?

— Видал.

Григорий еще раз посмотрел на минера и по его спине прошел холодный пот. Он ужаснулся, увидев это серьезное и одновременно улыбающееся кривое лицо. Он отошел в сторону, пытаясь спрятать от остальных свой страх. Но в наступившей темноте и напряженной обстановке на него никто и не посмотрел. Все внимание было приковано к комбату, его словам и приказам. Как, откуда начать, что проверить в первую очередь и кого взять из бойцов.

Молодых минеров решили не брать. Ночь, скользкая грязь, тут и опытный промашку дать сможет, а молодые тем более. На дорогу ушли трое: те, кого комбат знал лично и был уверен в каждом. Когда-то минеров было двадцать пять, а сейчас осталось трое. Немцы с каждым разом все хитрее и хитрее ставили мины. А наши мужики попадались, особенно когда одну мину над другой ставили. Верхнюю разминировал, снял, а под ней вторая сработала. И таких «шуток» у немцев было припасено много. Особенно на разбитых дорогах и больших домах, где можно разместить личный состав.

— Включайся, — повернувшись к Григорию строго произнес комбат.

Гриша включил рацию, поправил антенну и стал ловить позывные.

— Орел, Орел, я Седьмой. Ответь. Орел, я Седьмой — ответь.

В наушниках заскрипело, и Гриша услышал ответ:

— Седьмой, я Орел, Третий на связи.

Григорий сразу узнал голос лейтенанта Титовой, сердце екнуло. Он молниеносно вспомнил сапожки, коленочки, пилоточку и дрогнувшую под гимнастеркой грудь, но вида не подал.

— Товарищ капитан, Третий на связи.

Комбат схватил наушники с микрофоном и доложил:

— Завис на подходе. Все заминировано. Думаю, к утру пройдем.

Почти минуту молчал, слушал и в конце произнес: «Есть!»

Комбат отдал Григорию наушники, встал, расправил плечи, потянулся и громко гаркнул, видимо со злости: «Отбой!» Посмотрел на испуганного радиста и улыбнулся.

Старшина куда-то убежал. Около полуторки задымилась кухня и солдаты забыв об усталости снова начали шутить и смеяться. Где-то совсем рядом прозвенел голосок Березкиной: она, как и прежде пыталась перевязать тех, кто не очень-то хотел этого. Батальон расслабился, Григорий увидел как Жопомордин выставляет караульные посты и, выдохнув страх о котором он на мгновение забыл, посмотрел на минеров, аккуратно ступающих по дороге, успокоился и, решил устроиться возле небольшого куста. Утоптал грязь, принес сухих листьев и уже на них бросил шинель.

— Товарищ капитан, костры разжигать можно? — спросил он.

— Можно. Ты здесь, что ли, будешь, чтоб я знал?

— Да.

— Ну ладно, будь. Если понадобишься, пришлю за тобой. А я у машины со старшиной. Понял?

— Так точно!

— За «боевыми» подходи. Тебе положено.

— Есть!

— Каждый час выходи на связь.

— Есть!

— Да что ты заладил, есть, да есть. Выполняй.

— Понял.

Киселев резко повернулся и пошел к полуторке, а Григорий собрал сухих веток, разложил их елочкой, но разжигать не стал. Сбегал за «боевыми», принес, все аккуратно расставил и тут понял, что он один.

— Да одному как-то не пьется, — произнес вслух солдат. Он посмотрел по сторонам и увидел спешащую Березкину.

— Эй, «Пипетка», на секундочку.

Девушка подошла, из-подо лба, насупившись посмотрела обиженным взглядом и со злостью выдавила из себя:

— Меня Юля зовут.

— Ну извини. Я думал ты на это не обижаешься.

— На стариков нет, а от тебя не ожидала.

— Все, забыли. Я этого слова больше не знаю. Составь компанию, а то, под тушеночку что-то одному не пьется.

— Давай. Меня этим не удивишь. Повоюешь, привыкнешь пить один.

— Не знаю, может быть.

— Может, может. Пьют-то, чтоб страх приглушить, а не в компании повеселиться.

— Ну сейчас-то, вроде нечего бояться.

— Боятся всегда есть чего. Просто сейчас тихо.

Девушка скинула сумку, села на нее и, достав свой котелок, разлила Гришин спирт на две почти одинаковые части. Ему оставила побольше. Они молча выпили, закусили тушенкой. Сам собой начался разговор.

Григорий смотрел на проступившие в небе звезды и смеялся. Уставшее тело, получив дозу алкоголя, сразу расслабилось. Рядом сидела Юля и, подбрасывая дрова, о чем-то рассказывала. Юноша внимательно смотрел на нее, сидя по-турецки, скрестив ноги, и упираясь в подбородок рукой, но ничего не слышал. Перед ним стояло видение: лейтенант Титова в тот момент, когда она козыряла и ее грудь вздрагивала под гимнастеркой. А еще коленки и ровненькие бархатные ножки.

Юля тоже опьянела, она размахивала руками, вставала, ходила вокруг костра, делая огромные шаги, что-то показывала в небе, но Григорий так и не сумел ничего разобрать.

Потом она куда-то убежала и, вернувшись, принесла два котелка горячей каши. Почувствовав вкусный запах, Гриша немного пришел в себя, достал ложку и с наслаждением принялся за эту волшебную еду. А такой сказочной и вкусной она была не только потому, что повар приготовил ее с душою, а потому, что она была горячей. Горячая каша вернула молодого бойца в более-менее нормальное состояние и он, включив рацию, доложил дежурной связистке из штаба дивизии о том, что у них все спокойно.

5. Таня

Ночь продолжала плыть, словно река. Ее темное течение посветлело, стало прозрачным. Наступало утро. Григорий спал в наушниках, но рация при этом была отключена. Юля натаскала откуда-то соломы, разложила ее, и на ней, укрывшись шинелью, уместилась как дюймовочка в цветке. Из-под грубой, огромной шинели торчал и сопел лишь ее курносый нос.

Ночная река утекала, и ее плавно и незаметно сменяло чистое голубое море-небо. На рассвете Гриша увидел сон: дед-связист с суровым лицом смотрел на него из этого светлеющего неба. Он требовал что-то сделать, но при этом молчал. Его глаза кричали — проснись! Гриша дернулся во сне и проснулся, чувствуя на спине холодный пот.

Осеннее утро пробирало зябкостью. Он быстро набросал веток в тлеющие угли и вскоре согрелся у разгоревшегося огня. Вспомнился сон — и ему стало плохо, даже замутило: