Сон долго не приходил. Он думал о Титовой, о Тане, о комбате и его словах. Где-то под утро, когда начало светать он уснул. Через несколько часов комбат разбудил его. Около штаба уже толпились люди и о чем-то говорили. Гриша встал и сразу пошел к кухне, поесть горячей каши, а когда вернулся, увидел в штабе двух совсем молодых ребят. Он по сравнению с ними был мужиком.
— Вот двух пиёнеров прислали — связисты, — объяснил Киселев. — В первую и во вторую роты. Ты теперь старший над ними. Объясни им, что и как, а я в штаб дивизии, к обеду вернусь.
Гриша сел на лавку и посмотрев на мальчишек спросил:
— Как зовут-то?
— Меня Федор, — ответил небольшой толстячок, с красными как у Мордожопина щеками.
— А я тоже Федор, — произнес второй, сухой мальчишка с большими карими глазами.
— Откуда вы такие?
— С учебки.
— С какой?
— Владимирской, — ответил толстяк.
— А, а я Ташкентскую заканчивал. А где ж ты так отъелся?
— Это он от голода опух, — серьезно ответил второй Федор.
— Ну, извини. Есть хотите?
— Конечно, — хором ответили ребята.
— Тогда бегом к полевой кухне, там повар Егор, скажите пополнение — я прислал.
Ребята сразу встали и быстро зашагали к кухне. Григорий лег на свою скамейку и решил обдумать, что же происходит с Титовой.
«Она откровенно за мной бегает, — вывел он. — Все уже поняли. Объяснить ей как-то нужно. Но как? Сам схожу и попозже поговорю с ней».
Гриша решил все честно рассказать девушке, объяснить, что дружить они могут, но вот дальше он занят.
«Нужно убедить ее, чтобы она верила в жизнь и тогда смерть отступит. Да, я так и сделаю: постараюсь откровенно поговорить с ней. Пусть она попробует, как-то изменить все то, что вокруг нее происходит. Сама ведь себе накручивает. Верит в то, чего нет. А может и есть, может у нее в душе пустота. Вдруг я как-то проник в ее душу, что-то там зацепил. У девчонки появилась надежда, а я сейчас приду и вежливо отошью ее. Нет, так нельзя, но поговорить все равно надо. Да и повод есть. Поведу молодых на инструктаж. Совсем пацаны сопливые. Наверно приписали себе лишний год. Меня в семнадцать забрали, а им, небось, по шестнадцать только исполнилось».
В штаб вернулись молодые связисты. Григорий задал несколько вопросов и понял, что работа с ними предстоит серьезная, в учебке научились лишь пользоваться рацией и все. Он отвел их к старшине, показал на складе катушки, объяснил, как и что подключать, а после этого повел к командиру взвода связи на инструктаж.
Лейтенант Титова сидела в землянке и отбивала радиограмму на ключе.
— Товарищ лейтенант, разрешите?
— Да, проходите. Я сейчас закончу, — она еще несколько минут продолжала отбивать «ти, ти, та», затем сняла наушники и, улыбнувшись, спросила:
— За рацией пришел?
— Нет. А что с моей рацией?
— Титова достала из ящика Гришину рацию и показала три дырки.
— Видишь, как очередь прошла? Взял бы немец чуть ниже — все, ранили бы в спину, или как Сашку в бок.
Увидев пробитую рацию Гриша слегка растерялся.
«Ничего себе, повезло», — подумал он.
— Там на улице пополнение — связисты. Я их на инструктаж привел, — дрожащим голосом произнес солдат.
— Понятно. А сам-то как?
— Нормально.
Титова вышла из землянки и, увидев двух мальчишек спросила:
— Это пополнение? Дети же совсем! Да, народ не только у Гитлера кончается.
— Ты о чем, — удивленно спросил Григорий.
— Воевать скоро некому будет. Мужиков побило. Детей уже призывают.
Григорий опустил голову. Он слышал эти разговоры не раз. Он и сам был призван в семнадцать, но ни разу никто не осмеливался, вот так, вслух, говорить об этом. Да, действительно, не только немцы призывали в «гитлерюгенд» детей, но и у Красной армии было похожее состояние. Все знали и молчали. Старики, прошедшие по дорогам войны, без особого рвения шли в бой, хотели дожить до победы, а молодежь не думала об этом. Наверняка, у этих ребят кто-то погиб в семье: отец брат, а может и все, кто были. Вот они и рвались на фронт, чтобы успеть отомстить, убить хоть одного фрица. Они сбегали из дома, приписывали года и даже сами брали в руки оружие, там, где немец был рядом. Ругать за это было как-то неправильно. Как можно что-то высказывать тому, кто потерял детство и остался один. Они уже умели выживать там, где свирепствовал голод, и знали цену жизни. Теперь они надели форму и ждали первого боя, чтобы насытить собственное чувство мести. Вот здесь в такие моменты должен быть кто-то рядом. Он остановит, удержит, врежет в ухо, как это сделал старшина. Вот тогда, на смену дикому героизму придет ум. Эти пацаны задумаются и поймут, что живые они нужнее. Не только потому, что смогут убить больше. Есть такая сила невидимая — она сохраняет тех, кто нужен этому миру. Иногда она проигрывает и смерть забирает лучших, но бывают случаи, когда война не может перешагнуть через ребенка взявшего оружие и ставшего не по своей воле солдатом. Эти мальчишки становятся людьми. Именно им жить после войны и восстанавливать все разрушенное. Вот на таких ребятах, готовых идти в бой, и держится весь этот шаткий мир, в котором пока хозяйничает война.
— Ну что, задумался? Не можешь рацию забыть? — спросила Титова.
— Нет. Вот смотрю на них и думаю, что ждет их здесь? Вот этих ребят.
— Будут умными — Выживут. Это если повезет. А если нет, они знали куда идут.
— Да, знали. Я тоже знал и тоже рвался, но теперь думаю, что воевать нужно учить. Если солдат не обучен — он всего лишь мишень, а если он знает как себя вести на поле боя — он воин — солдат.
— Михайлов, ты что философ? Начитался чего-то?
— Так, ребята, погуляйте немного, я с товарищем лейтенантом поговорить хочу.
Прибывшие связисты отдали честь, и медленно пошли вдоль окопа, рассматривая его.
— Послушай, объясни мне одну вещь, — начал Гриша
— Что? Что ты хочешь услышать?
Григорий замялся. Он почувствовал, что в таком тоне откровенного разговора не получится. Гриша достал табак, скрутил самокрутку и закурил.
— Ты можешь честно, мне все в лицо сказать, или нет?
— Интересно, что именно ты хочешь узнать?
— Я для тебя что-то значу?
— Гриш, не пытай ты меня. Не надо.
— Не хочешь говорить, как хочешь. Знай, девушка у меня есть.
— Я знаю.
— Что ты знаешь?
— Про Таню знаю. Она девчонка хорошая, только ей тоже не везет.
— Почему?
— Да, сам знаешь, кто ей прохода не дает. Ревнует, угрожает, ужас!