— Сволочь! — закричал Григорий и, перепрыгнув через трупы, с расстояния двух шагов стал расстреливать этого фашиста. Он видел, как тот дернулся, выставил вперед автомат, но Гриша оказался первым. Потеряв над собой контроль, он продолжал убивать его, стреляя только в голову. Немца прибило к стенке окопа, и он, как нарочно не падал. Григорий не мог остановиться и давил на курок со всей силы. Он скрипел зубами и, чувствуя горечь, орал:
— Сука фашистская! Тварь! На, получай!
В барабане кончились патроны, и автомат замолчал. Солдат посмотрел на то, что осталось от немца, и почувствовал сильный спазм рвоты. Убитый немец продолжал сидеть в окопе, только головы у него не было, а вместо шеи торчали рваные кровавые куски.
— Гришань, ты чего? — услышал он голос старшины.
— Вон посмотри, чё немец сделал. Он Рыкова убил.
Старшина посмотрел на убитого Рыкова, на обезглавленный труп, резко дернулся от ужаса, отвернулся и тут же постарался оттащить Григория в сторону.
— Ну, все — все. Это война. Вишь, как она танцует здесь? Успокойся. Отдышись. Надо отвлечься. Вон посмотри, эти два ДОТа — похожи на глаза китайца?
Григорий поднял голову, посмотрел на каменные укрепления и представил, что все это поле лицо, а два ДОТа действительно глаза. Гриша вспомнил взгляд Рыкова и тут же почувствовал проснувшуюся ярость. Оттолкнул в сторону Савчука, достал новый, полный патронов барабан и, перезарядив автомат, бросился к ДОТам.
— Гринь, да все уже, поздно. Дохлые они, эти глаза каменные. Ребята их гранатами забросали. Остынь. На, лучше, попей, — старшина протянул ему фляжку.
— Что, спирт?
— Нет, какой спирт — вода.
Григорий сделал глоток и, почувствовав нестерпимою жажду, захлебываясь стал пить из фляжки.
— Кто ж в бой спирт берет. Тут только водичка спасает, — произнес вслух опытный старшина.
— Ага, водичка хорошо пошла, остудила.
— Ты что ж так немца покромсал?
— Не знаю, разозлился.
— Ты это смотри, так воевать нельзя. Убил, все, иди дальше, ребятам помогай.
— Чо-то я забылся. Рыкова жалко стало.
— А ты помнишь, деда-радиста?
— Конечно.
— Ты ж вроде спокойно перенес, что его убили? Даже похоронил.
— Да я не видел того, кто это сделал, а тут все на моих глазах.
— Нет, родной, держать себя надо. Безумие — это плохо. Оно к смерти ведет, так это подводит-подводит, а потом тебя просто как бешеного пса — раз и все. Ее, войну, тоже уважать надо.
— Да что, ты, мне тут гнешь? Я эту, суку-войну, уважать буду — нет! Нет! Нет! — истерично закричал Григорий. — Я их всех ненавижу: войну, немцев, предателей!
— Э-э, браток, да ты, я смотрю, совсем плохой. Ну что ж, лечить тебя придется, — старшина вылез из окопа, вытянулся во весь свой богатырский рост и, посмотрев на Гришу, произнес:
— Иди-ка сюда.
— Ну, что? — дерзко спросил солдат и вылез вслед за старшиной. Но ответа он не услышал. В глазах помутилось, земля закружилось, и Григорий провалился в пустоту.
Через какое-то время он открыл глаза и вновь услышал голос Савчука:
— Челюсть болит?
— Ага.
— Ага, ага — нога! Ты мне это хреновину брось, понял. С умом воюй! Я тебе тельняшку рвать на груди не дам. Не забывай, что ты человек, а не зверь. Понял?
— Ага.
— Вон глянь, вокруг сколько наших вперед идут. Танки пошли, погнали немца до самого города.
— А сколько ребят наших? Все поле в крови и трупах. Ты посмотри на этот снег? — не выдержав спросил Гриша.
— Нет, пацан. Этого замечать не надо, или солдат в тебе кончится!
— Ну, что спорите? Не ломай его, пусть видит, — крикнул подбежавший Киселев. — Орете тут! Философы! Да потери большие, и первый рубеж у нас еще впереди, а это так — обводной — внешний. От первого до города восемь километров, и там уже не один окоп, а семь подряд. ДОТы, форты, ДЗОТы, орудия и набежавшая толпа фанатиков, плюс своих защитников немало. Даже детям Гитлер оружие раздал, — объяснил комбат. Он подошел к Григорию и попросил связаться со штабом. Гриша снял рацию, хотел включить, но услышал, как старшина и комбат громко засмеялись: рация была прошита пулями и осколками. Это была третья рация, которая спасла ему жизнь.
— Ну ты, даешь! — произнес Киселев. — Возвращайся за новой, а эту сдашь в ремонт. Заодно Титову увидишь.
Григорий промолчал. Челюсть болела, и ему было не до смеха. Нужно было идти обратно в поселок и потом догонять свой батальон.
«Титова была тут ни при чем», — подумал он про себя, но обижаться на старшину и комбата он не стал.
— Ночью чтоб вернулся. Мне рация нужна. Возьми своих помощников, двух Федоров, — уходя крикнул Киселев.
— Есть, — ответил радист.
— Один остался, — объяснил старшина. Комбат остановился, посмотрел на Савчука и произнес:
— Ну, дай ему кого-нибудь. Пусть сразу три рации возьмет.
— Три не дадут. Две дадут. Одну для штаба, другую для разведки, но ты у меня в сарае возьми еще одну, тебе так на них не везет, запас, конечно, нужен. Вот ключ, — произнес Савчук и протянул Григорию ключи от своего сарая в поселке. — И ученого Парова забирай, у него носить лучше получается, чем воевать. Бежит мужик и в землю стреляет, а в окопе с немцем борьбу устроил, пока его ребята прикладом не оглушили. Забирай, пусть поможет. Скажи, я приказал.
Григорий позвал Парова и Федора. Бойцы подбежали, и он объяснил им, что надо вернуться в поселок за рациями. Они немного покрутили головами но, затем побежали за ним. Радист ушел вперед. Он шел по полю, не оборачиваясь, а навстречу, в другую сторону — к передовой — шли бойцы Красной армии, ехали машины и танки. Они смотрели на него и ни о чем не спрашивали. Лишь один веселый солдатик крикнул из машины:
— Что, браток, досталось?
— Немцам досталось, хребет им сломали, — со злостью ответил Григорий.
— Так их, сволочей! Так! В море гнать и топить! — крикнул в ответ солдатик. Машина уехала, а он еще что-то неразборчиво добавил встретившемуся незнакомому связисту.
— Григорий, — догнав, обратился Паров. — Ты успокойся. Раньше люди тоже воевали и тоже убивали, но после них приходили другие. Они ценили жизнь и знали, как дорога она.
— Ты это о чем?
— Да о том, что жить нужно всегда. Вот ты сейчас кипишь, злишься, а все равно ничего изменить не можешь. Лучше живи отмеренные минуты в. счастье. Есть возможность, наслаждайся тем, что есть вокруг тебя: лес, поле, снег, и возможность вспомнить Новый год, дом, девушку.
— Откуда ты знаешь?
— Что я знаю?