Базилевс схватил кубок и швырнул им в танцовщицу. На этот раз удар пришелся точно в лоб — невольница вскрикнула, кинулась прочь, а стекло вдребезги разлетелось об пол. Вино растеклось в стороны липкой кровавой лужей.
— Проклятье! Фока одной третью моих легионов разгромил другую треть моих же легионов, а теперь шагает сюда. Проклятье! Я не могу снять войска с юга: проклятые арабы тут же отберут Сирию. На севере армия сдерживает болгар, в Италии… Там уже никого нет, в Италии. Ты слышишь, Юстиус? Я остался без войск! Совсем без войск! Мне некого поставить против нового самозванца! Проклятье! Да и кому доверить командование? Стоит дать легион даже самому преданному из слуг — и он тут же объявляет себя базилевсом! Не хватит ли с Византии новых базилевсов?
Император пробежал по зале, на ходу подхватил вазу с черносливом, швырнул о стену. Сухие плоды мягко застучали по полу, серебряная ваза звякнула и отлетела под ноги кифаристам. Музыканты испуганно втянули головы. Василий остановился у окна, с силой потер пальцами виски.
— Войска, войска… Где взять еще хотя бы пять легионов. И командира, который не станет воевать моими же силами за мой трон? Ну, Юстиус, скажи хоть что-нибудь? Для чего я тебя держу, проклятый бездельник?!
— Нужно нанять варваров, — вздрогнул ключник.
— У меня в казне есть золото?
— Нет, базилевс. Но если ввести новые налоги…
— Меня скинут в море еще до тою, как я успею их собрать!
— Нужно обвинить кого-нибудь из богатых патрициев в измене, конфисковать и продать их земли, а все их серебро и золото переплавить в монеты.
— Варвары, варвары, — опять потер виски Василий. — Варвары. Я посылал в Киев Ираклия с приказом войти в доверие к дикарскому правителю и организовать там хаос и распри. Коли монах выполнил свое дело хоть наполовину, тамошний князь должен уже любить меня и доверять Ираклию. Отпиши ему, пусть убедит русских вывести свои войска против Фоки. Пусть наплетет что-нибудь о высших ценностях, любви, взаимопомощи и доверии, пусть чего-нибудь пообещает. Пора бы русским пролить свою кровь во имя великой Византии, нечего отсиживаться по лесам и углам медвежьим.
— Прости, мудрейший, но в последней грамоте Ираклий отписал, что князь Владимир запросил себе в жены твою сестру Анну. Ему будет трудно уговаривать русских после нашего отказа.
— Так пусть пообещает ему Анну!
— Но… Прости, великий, но ведь твоя сестра — порфирородная, самая знатная из женщин мира! О прошлом годе ты отказал в ее руке самому Оттону Великому, христианину, императору Священной империи, сочтя его недостойным! А теперь готов отдать ее русскому варвару?!
— Это же дикари, Юстиус! — поморщился базилевс. — Какая разница, что мы им обещаем? Пусть они истребят Фоку, а потом мы скажем, что передумали! Скажем, что христианкам нельзя выходить замуж за язычников, или что она уже замужем, или еще чего изобретем. Сейчас надобно, чтобы русские остановили самозванца, — а там посмотрим, как от них отделаться. Пусть Ираклий обещает что угодно от моего имени, пусть клянется, изворачивается, хитрит — но не позже, чем через месяц выведет русские рати к Хазарскому морю! Раньше Фоке туда всё равно не поспеть.
— Проклятье! — не выдержал Ираклий, прочитав грамоту, и торопливо перекрестился, повернувшись к красному углу. — Прости, Господи, язык мой поганый и помилуй мя за мысли грешные.
Он тяжело вздохнул, подошел к сундуку, кинул грамоту в него, опустил крышку и уселся сверху. Столько сил! И все вдруг приходится бросать и начинать по-новому. Если русских надобно выводить на битву — то варвары киевские не злиться на князя своего должны, а в преданности ему клясться. Разве уйдет правитель из столицы, коли в тыле твердом уверен не будет? Значит, смерть Будимира не должна стать поводом для бунта, во время которого русские перережут князю горло, а потом погрязнут в сварах и междоусобицах, выбирая нового. Хотя, конечно, глупого волхва все равно придется ныне же отправлять в ад. Но теперь не как несчастную жертву злобного властителя, а как предателя, вызвавшего гнев верховных богов. По как? Если он сам же предупредил, что в любой, самой странной смерти Будимира должно винить великого князя?
— Господи, вразуми грешного раба твоего, проведи чрез испытание, дай силы и волю во славу твою…
Монах поднялся, снова открыл сундук, вынул ларец с колдовскими снадобьями, осмотрел мешочки, флакончики и коробки с зельями. Внезапно его осенило: он схватил глиняную фляжечку размером с ладонь, вскинул, словно хотел посмотреть ее на просвет.
— Знаю! Спасибо тебе, Господи, не оставил мудростью своей. Вразумил, дал силы. Агафен! Где ты, несчастный бездельник? Хозяина ко мне призови, пусть собирает общину христианскую. Ныне придется нам потрудиться во славу Господа. На закате с наветренной от Киева стороны надобно запалить полсотни костров. Да, полсотни хватит.
В светелку влетел сонный невольник, низко поклонился монаху.
— Спишь, раб?
— Я всё слышал, отче. Ныне же исполню.
— Ну, так ступай, — взмахом руки разрешил Ираклий. — И поспешай! Время позднее, а дело надлежит сотворить сегодня же.
Он вздохнул, отложил фляжку и потянулся к золотистым катышкам янтаря: грозовые камни надлежало сотворить тоже сегодня.
— Одно обидно, — пробормотал монах, зажигая свечу. — Как с Фокой Владимир покончит, базилевс опять потребует смуту средь варваров организовать. И как мне тогда заваривать всё снова, коли лучших сторонников ныне под нож пускаю?
В детинец пришел вечер. Подворники шли по сумеречным коридорам, зажигая от свечей масляные лампадки, снизу доносилась перекличка меняющихся стражников.
Мы в такие шагали дали,
Что не очень-то и дойдешь,
Мы в засаде годами ждали,
Невзирая на снег и дождь.
Мы в воде ледяной не плачем
И в огне почти не горим,
Мы охотники за удачей,
Птицей цвета у-у-ультрамари-ин!
Протяжно вывел последнюю ноту Середин, вошел в свою светелку и рухнул на постель.
— Интересно, а Андрюше Макаревичу такая жизнь понравилась бы или нет? — зевнул Олег, вспоминая оставшегося в дали веков музыканта. — Удача это — или только цыпленок ощипанный?
В растительной жизни, которую вынужденно вел ведун, были, конечно, и свои преимущества. Еда от пуза — причем вкуснейшие яства, а не сушеное мясо каждый день. Вина самые редкостные, причем натуральные все, как на подбор. Баня — сколько хочешь. Мед-пиво — сколько выпьешь. Пиры каждый день, приемов торжественных — раз-два и обчелся. И всех хлопот у Олега — так это, что ни день, отвечать на вопросы про церковь и иерархов, кто за что отвечает. Словно Середин был епископом, а не чародеем.
— Сбегу, — сделал для себя неожиданный вывод ведун. — Сбегу, надоело. Пусть ловит, да кляузы местным князьям пишет. Из них половина мне в помощи клялась, не сдадут.