— Я знаю, что ты молодец, тиун, — перевел дух Владимир. — Посему тебе самое важное и поручаю. Два дела сполни. Ныне холопов к реке пошли. Как волхвы и служители греческие с ладей сходить станут, пусть всех упреждают, чтобы завтра к полудню на реку шли народ киевский крестить. А то грек опять их у себя поселит, спрячет от глаз людских. И не узнают про долг свой. Не самому же мне обряд сей творить? И еще. Завтра преданных самых холопов в полдень в святилище пошли. Как народ в реку полезет — пусть в Днепр Перуна кривоногого скатят, да плетьми гонят куда подальше, пока с глаз не уплывет. А остальных идолов пусть рубят, да в поленницу складывают. Не нужны боле.
* * *
Новый день выдался, как на заказ — светлый, теплый, безветренный. Князь Владимир стоял у стены Киева, у северных ворот, а далеко внизу, под горой, выше причалов для торговых кораблей, толпилось людей русских без числа. Они вошли в воду и стояли там кто по шею, кто по грудь. Подростки сидели в воде у берега, некоторые женщины держали младенцев, многие взрослые киевляне бродили, словно не находя места, но везде, куда они ни шли, у воды стояли священники, совершая молитвы.
— Ты считаешь это обращением в новую веру, княже? Ты привел в город тысячи победителей, которые сейчас за тебя готовы порвать всех и каждого, ты отказался от своей доли, тем вдвое увеличив их добычу. Против тебя сейчас в Киеве даже собака тявкнуть побоится — враз желающие найдутся шею свернуть. Потому-то все в реку и полезли.
— А ты почему здесь, ведун? — не оборачиваясь, спросил Владимир. — Ты не желаешь принять от меня истинную веру?
— Наверное, приму, — кивнул Олег. — Но сперва ответь мне на один вопрос, князь Киевский. Ты клялся принять веру христовую, когда просил бога отдать тебе Корсунь. Потом — когда он вернет тебе зрение. Потом — когда собрался жениться на византийской принцессе. И, наконец, сегодня ты звал народ креститься вместе с собой. Так скажи, княже, — а когда ты намерен креститься сам?
— Я? — На этот раз Владимир соизволил повернуть голову к ведуну. — Никогда. Не собираюсь изменять вере отцов, что не первый век от победы к победе, от богатства к богатству нас ведет. Что родилась от земли русской и с молоком матери во мне выросла.
— Тогда зачем все это? — указал на реку Олег.
— А ты забыл, ведун, как всего три месяца назад какой-то жалкий волхв меня чуть со стола княжеского не сковырнул?
— Но ведь нет этого волхва более!
— Плохим князем я бы был, ведун, коли просто победой ограничился. Победить мало. Надобно всё так сотворить, чтобы опасность истребленная снова зародиться не смогла. Посему отныне в пределах русских не волхвы, а попы будут сидеть, что главному митрополиту подчиняются. Никто из них от себя, от своего бога лишнего сказать не посмеет — не то его самого тут же другие, верные попы изведут. Один бог, один хозяин. Так надежней, и в руках держать проще.
— А если через священников базилевс начнет тебе свою волю диктовать?
— Ужели ты не понял, ведун? Царьград — не Рим. Коли что не так — дружину на коней посажу и через месяц там буду. Поверь, кованые сотни смогут быстро показать, кто из нас с базилевсом действительно прав.
— Мечом ты можешь покорить тело, но не душу, княже, — вздохнул Олег. — Ты думаешь, хоть кто-то из тех, кто сидит сейчас в реке, действительно уверовал в нового бога?
— Какая разница, ведун? — пожал плечами великий князь. — Вера не от бога и не от людей идет. Она идет от земли русской, земли-матушки. Не святилища делают молитвенные места священными. Наоборот — на священных местах воздвигают идолов. Я велю сносить капища, а на их местах строить церкви. И люди станут приходить на те же места, где веками молились их предки. Они увидят в церкви тех же богов — но нарисованных на досках, а не вырезанных из дерева. Летом в церкви прохладнее, а зимой теплее. В них красиво, много золота и бронзы. Греки умеют красиво петь и одеваться. Людям понравится. Они привыкнут.
Они начнут молиться земле новым способом. Но теперь больше нигде не появятся волхвы, которые считают себя умнее других, которые становятся главными и незаменимыми в своих святилищах и на которых нет никакой управы. Власть должна быть одна! Княжеская! И никаких других.
— Может, ты и прав, княже, — молвил Середин. — Да токмо берегини наши для греков дьяволицами станут, травники — бесами, полевики — нечистью болотной. Даже из Бабы-Яги — и то пугало сотворят.
— Не может такого быть, — отмахнулся Владимир. — То ж от веков наши помощники!
Олег в ответ только вздохнул. Потом спросил:
— Скажи, княже, а сумки, с которыми я к тебе приехал, вещи и припасы мои где?
— У тиуна спроси, он куда-то убрал. Ты, никак, уезжать собрался?
— Я ведун, великий князь. Ведун, а не отшельник. Для меня в христианстве места нет.
— Смотри, не прогадай.
— Никогда не знаешь, чем обернутся сегодняшние благие намеренья, княже. В пути увижу.
— Ну, что же. Тогда прощай, ведун. Коли надумаешь вертаться, советчиком моим называйся. Пропустят.
— Спасибо на добром слове, княже. И тебе — прощай.
Анна встретила монаха в своей светелке, под самой крышей жилого дома в детинце, где из распахнутого окна открывался вид на полноводный Днепр и бескрайние поля за ним.
— Я хотела бы поблагодарить тебя, отче, — скромно начала она, — за помощь твою, за советы об обычаях русских, о нравах и привычках здешних.
— Всегда рад помочь, дитя мое, — с улыбкой поклонился Ираклий.
— А теперь ответь мне, отче. Кто я, по-твоему?
— Ты — порфирородная Анна византийская, сестра базилевса Василия, госпожа.
— Я так и знала, что ты ошибешься, грек, — вскинула подбородок женщина. — Имя мне — Анна, великая княгиня земель русских. Русских, а не византийских, Ираклий. Русские честны и наивны, но я выросла в другом мире и знаю, откуда берутся беды, о которых мне поведали мои новые служанки. И я не хочу, чтобы на моей, на моей, Ираклий, земле похожие пакости возродились снова. Поэтому слушай внимательно и запоминай, отче. Коли на Руси внезапно чудеса всяки начнут твориться: иконы плакать, знамения являться, пророчества возникать, что супротив князя или меня направлены, коли кто-то вдруг званием русским тяготиться начнет, иное имя племени своему придумывать и свободы искать, коли кто-то неведомый заместо нас бедами русскими озаботится — тебя, именно тебя, Ираклий, посадят на кол, обитель вашу развалят по камушкам, а братию всю вырежут до последнего. И я не пожалею всего своего приданого, чтобы нанять варягов для этого святого дела.
— А если это сделает кто-то иной, госпожа?
— Кто? На запад от Руси — язычники, на восток — магометане. Все они слишком чисты, чтобы придумывать подобные деяния. И только на юге есть Византия, которая считает себя самой умной. Поезжай туда, отче, и молись в своей обители богу о покое на моей земле. Я очень благодарна тебе за помощь, а потому дарую тебе два дня, дабы покинуть русские пределы. Если на рассвете третьего дня тебя заметит кто-то из моих подданных, тебя немедленно повесят. Да пребудет с тобою милость господа нашего, Иисуса Христа. Прощай.