Среди заключенных Роменвиля были люди самые разные: богатые и бедные, храбрецы и предатели, виновные и невиновные. Чапмен и Фарамус были среди них единственными англичанами. Здесь находились Полетта, блондинка, арестованная за шпионаж, и Жинетта, чей муж был расстрелян как шпион. Другие женщины были задержаны как заложницы — из-за мужей и отцов, сражавшихся в «Свободной Франции» или ушедших в Сопротивление. Здесь был Кан, преуспевавший банкир смешанной немецко-еврейской крови, король шинного производства «Мишлен», два бельгийских торговца бриллиантами, а также странный человечек по фамилии Лейч, немецкоязычный швейцарский журналист, носивший очки в роговой оправе и говоривший, что работал на британскую разведку. Среди заключенных-французов были бывший министр информации и радиожурналист Ле Франсуа, брошенный в тюрьму за отказ участвовать в нацистской пропаганде. Одна из женщин, в прошлом — официантка в кафе на Монпарнасе, утверждала, будто попала в тюрьму за то, что дала пощечину офицеру СС, пытавшемуся ее облапать. Старик по фамилии Вайс, эксцентричный тип, говоривший на многих языках и патологически боявшийся воды, был посажен за написанную им статью, в которой рассуждал о возможных вариантах раздела побежденной Германии. Многие были арестованы за ссору с кем-нибудь из немцев, а некоторые и вовсе утверждали, что понятия не имеют, за что очутились в Роменвиле.
У каждого из заключенных была своя история, но все они предпочитали держать язык за зубами. Некоторые даже не раскрывали своей фамилии, представляясь лишь по имени: ведь среди тюремного населения было полно доносчиков и стукачей, пытавшихся вызнать, кто из заключенных в действительности является подпольщиком или пропагандистом, и затем выдать их. Особенно подозрительным в этом отношении был один бельгиец по фамилии Буссе. Он утверждал, что родился в Кардиффе, и говорил на хорошем английском, при этом пересыпая свою речь жаргонными словечками. Однажды Чапмен спросил об этом бельгийце, и ему сообщили, что Буссе был профессиональным стукачом, «наседкой», заслужившим за свои «подвиги» кличку Черный бриллиант. По слухам, двадцать два человека были казнены из-за его доносов. Большинство заключенных избегали его, а некоторые пытались бить доносчика, когда охрана не видела. Однажды Буссе перевели из тюрьмы в другое место. Многие усматривали в этом доказательство его вины, однако это с равным успехом могло быть частью общей нервной обстановки, поддерживаемой тюремщиками Роменвиля: одни заключенные появлялись, другие исчезали без всяких предупреждений или объяснений. Один из узников, еврей средних лет по фамилии Дрейфус, родственник другой, куда более знаменитой жертвы антисемитизма, был задержан, однако вскоре неожиданно отпущен. Тут же по тюрьме пронесся слух, что Дрейфус — предатель. «Разговаривать с любым из заключенных было небезопасно, — вспоминал Чапмен. — Никто не знал, кто есть кто. Никто не сказал бы вам правды».
Однако, несмотря на ядовитую атмосферу недоверия, людям хотелось близости. Запрет на сексуальные отношения заключенные не просто игнорировали, но нарушали с великим азартом. Свидания назначались при первой возможности: в туалетах, под лестницами, в хранилище угля, в темных углах прогулочного двора. Бараки Роменвиля не были похожи на тюремные камеры: к замкам легко было подобрать ключи. Заключенные постоянно строили все новые планы организации сексуальных утех. Побег из Роменвиля не удавался никому и никогда, и только секс был способом кратковременного спасения из узилища. Через несколько недель после прибытия в Роменвиль Эдди завел интригу с блондинкой Полеттой, которая была старше его примерно на десять лет, а Фарамус закрутил роман с другой заключенной по имени Люси. Впоследствии оба мужчины, разумеется, сильно преувеличивали масштабы своих «побед». Чапмен, больший ценитель жизненных удовольствий, нежели его товарищ, воспринял странную смесь секса и страха как нечто обыденное, а вот Фарамус, новичок в этом деле, пребывал в уверенности, что «это были настоящие романы, страстные и искренние». В изоляции от внешнего мира, среди царящего вокруг предательства, в ожидании смерти, которая могла прийти в любой момент без предупреждений и объяснений, секс был единственным глотком свободы.
Тем временем, пока Чапмен и Фарамус были заняты изобретением все новых возможностей для тайных свиданий со своими подругами, их заявление о готовности шпионить в пользу Германии медленно преодолевало препоны немецкой военной бюрократии. С острова Джерси их письмо было направлено в Берлин, затем в подразделение германской секретной службы в Гамбурге, потом вновь вернулось на Джерси. В декабре 1941 года, когда Чапмен отбывал двухнедельное одиночное заключение в камере Роменвиля, письмо наконец-то начало действовать. Чапмен тогда сидел в карцере, расположенном в подземных камерах форта, после драки с ненавистным ему Буссе. Заключенным в карцере полагалась миска супа и хлеб раз в три дня. Камера была темной, сырой и холодной. В попытке сохранить тепло Чапмен собирал в кучу гравий с пола, стараясь зарыться в него.
Через неделю одиночного заключения Чапмена неожиданно выдернули из камеры, под конвоем препроводили в кабинет Брюхенбаха и закрыли в задней комнате. Через несколько минут в помещение вошел офицер СС, тщательно заперший за собой дверь. Он был высок и худощав, с бледно-голубыми глазами и ввалившимися щеками, испещренными тонкими красными прожилками. Несколько мгновений он молча смотрел на Чапмена. Затем на великолепном английском без акцента он представился как обер-лейтенант Уолтер Томас. Без всякого вступления, ничего не объясняя, он уселся за стол и принялся допрашивать Чапмена, задавая вопросы о его прошлых преступлениях, умении обращаться со взрывчаткой, заключении на Джерси, степени владения немецким языком. Иногда он сверялся с содержимым своей папки. Казалось, он знал каждую деталь криминальной биографии Чапмена, будучи осведомленным не только о преступлениях, за которые тот понес наказание, но и о других, в которых его лишь подозревали. Выказывая недюжинные познания о Британии, офицер расспрашивал о годах, проведенных Эдди в Сохо, о его аресте в Эдинбурге и полете на Джерси. Когда офицер говорил, его длинные пальцы постоянно находились в движении. Хотя по ходу разговора выражение его лица не изменилось, он, казалось, был доволен ответами Чапмена. Последний позднее вспоминал, что офицер производил впечатление человека «образованного и основательного». Через час тот дал знак, что встреча окончена, и Чапмена вновь доставили в тюрьму — но не в карцер, а обратно в барак.
«Что случилось?» — спросил его Фарамус, изумленный столь неожиданным освобождением. Чапмен взял с него клятву молчать и рассказал о своей беседе с офицером СС. По-видимому, заключил он, эта встреча означала, что на их заявление о готовности служить Германии наконец-то отреагировали. «Тебе хорошо, — неожиданно испугался Фарамус. — Они уверены, что смогут тебя использовать. А как насчет меня? На что я им сдался?» Чапмен постарался приободрить своего юного друга, однако оба знали, что тот прав. Нацисты, вероятно, могли найти применение квалифицированному, изворотливому и опытному преступнику с впечатляющим криминальным прошлым и убедительными причинами для ненависти к британскому обществу. Но какую пользу мог принести Третьему рейху незаметный двадцатилетний парикмахер, чье единственное неудавшееся преступление заключалось в попытке обманом получить 9 фунтов?