Тем не менее прямая фигура в армейской шинели, дожидавшаяся за барьерами в аэропорту Осло, была безошибочно узнаваемой. «Спасибо Богу, ты жив», — проговорил фон Грёнинг. «Он казался по-настоящему взволнованным». Чапмен тоже был искренне рад видеть «старика»: его симпатия, поблекшая за месяцы его предательства, продолжавшегося и поныне, вспыхнула с новой силой. Фон Грёнинг представил стоявшего рядом с ним круглолицего мужчину с намечающейся лысиной, в форме офицера флота, как капитана Джонни Хольста, назвав, в порядке исключения, настоящее имя. Капитан приветливо улыбнулся и на плохом английском поздравил Чапмена с прибытием в Норвегию.
По дороге в город фон Грёнинг заявил, что Чапмен вскоре получит возможность «наслаждаться заслуженным отдыхом», но перед этим ему предстоит еще один допрос, и, кроме того, он должен подготовить подробный и обстоятельный отчет для отправки в Берлин.
Фон Грёнинг прибыл в Осло несколькими днями ранее, поселившись в отличной «холостяцкой квартире» в доме номер 8 по Гроннегате, где он теперь открыл бутылку норвежского «аквавита», чтобы отпраздновать благополучное возвращение Чапмена. Вечеринка началась. Первой пришла симпатичная юная девушка по имени Молли, за ней прибыли крепкий, неглупого вида немец по имени Питер Хиллер и поляк Макс с длинными волосами, увешанный крикливыми украшениями. Эдди плохо потом помнил свою первую ночь на норвежской земле, вспоминал лишь, что «гости, казалось, были рады видеть его, все они шумно радовались его успеху в Англии», и больше всех — сам фон Грёнинг. Чапмен поинтересовался судьбами бывших сотрудников нантского подразделения абвера, однако его бывший шеф говорил о них весьма уклончиво. По его словам, Уолтер Томас был в Берлине, но вскоре должен был прибыть в Осло, чтобы вновь принять на себя обязанности «компаньона» Чапмена. Чапмен про себя застонал: молодой нацист с его страстью к английским народным танцам был слишком мрачной, даже, пожалуй, зловещей компанией. Любитель выпить Хольст, развалившийся на диване и напевавший какую-то застольную немецкую песню, казался куда более приятным товарищем по развлечениям. Вскоре между Хольстом и Хиллером разгорелось нешуточное соперничество за прелестную Молли — и тут Чапмен провалился в сон.
Допрос начался на следующее утро, невзирая на жестокое похмелье, равно терзавшее и того, кто задавал вопросы, и того, кто отвечал на них. Фон Грёнинг обладал истинным талантом в искусстве допроса. Кроме того, он близко знал Чапмена и мог легко распалить его гордость, вызвать гнев или уколоть самолюбие. Временами его глаза под тяжелыми веками казались совершенно сонными, — однако он тут же задавал резкий и неожиданный вопрос, заставлявший Чапмена обливаться холодным потом. Допрос продолжался две недели, каждое сказанное слово записывалось, после чего запись расшифровывала Молли Стирл — та самая гостья с вечеринки, оказавшаяся секретарем отделения абвера в Осло. Фон Грёнинг допрашивал его безжалостно и дотошно, однако что-то иное было в его манере говорить с Чапменом, что-то, отличавшее их беседу от подробных допросов, которым его подвергли в Испании, Франции и Берлине. Фон Грёнинг явно желал, чтобы Чапмен прошел испытание: если тот ошибался в фактах или хронологии, бывший шеф мягко направлял его в нужное русло, сглаживал несоответствия и лишь потом двигался дальше. Фон Грёнинг был на стороне Эдди, он желал ему успеха, — как ради самого Эдди, так и ради себя.
Чапмен чувствовал, что их отношения изменились. Прежде, в Нанте, он всецело зависел от воли фон Грёнинга, старался заслужить его похвалу и был горд его вниманием. Теперь они не то чтобы поменялись ролями, но были уже практически на равных. Чапмену было необходимо, чтобы фон Грёнинг поверил ему, тот же, в свою очередь, нуждался в успехе Эдди, в нарушение всех правил безмолвно предлагая ему поддержку. Временами казалось, что он испытывает к Чапмену некое подобие заискивающей благодарности: ведь без него фон Грёнинг, быть может, до сих пор утопал бы в крови и грязи на Восточном фронте. Фон Грёнинг гордился своим протеже и к тому же доверял ему, что, по мнению самого Чапмена, было лучшей гарантией его безопасности. Статус фон Грёнинга в абвере упал после исчезновения Чапмена; возвращение агента подняло его акции на прежнюю высоту. Чапмен был не просто очередным агентом: он был «инвестицией в карьеру», человеком, которого «он сотворил» в германской секретной службе, и оба знали об этом.
Взаимная зависимость шпиона и его шефа не была чем-то необычным, с чем Чапмен и фон Грёнинг столкнулись первыми. Это был главный, определяющий изъян в работе германской секретной службы. Децентрализованная структура абвера предусматривала, что офицеры службы лично отвечают за собственные агентурные сети. Вильгельм Канарис контролировал работу службы в целом, однако ее отдельные подразделения и даже отдельные офицеры внутри одного и того же департамента работали в значительной степени независимо, конкурируя друг с другом. В британской секретной службе оперативные сотрудники делили ответственность с шефом службы, так что шеф, чей личный интерес был неразрывно связан с успехами его агентов, обычно не общался с этими агентами напрямую. «Абсолютная личная честность в сочетании с отсутствием любых личных интересов — первое и основное условие успеха», — настаивал Мастерман. В абвере, напротив, каждый начальник службы возлагал на агентов собственные честолюбивые планы — до такой степени, что готов был подавить возникающие у него подозрения, утверждая, что этот агент лоялен и действует результативно, хотя бы факты свидетельствовали об обратном. Даже если агент был совершенно бесполезен или дела обстояли еще хуже, начальник службы не желал признать своего провала, логично, но пагубно рассуждая, что «из эгоистических соображений лучше иметь продажных или нелояльных агентов, нежели вовсе не иметь таковых».
Видел ли фон Грёнинг Чапмена насквозь своими водянистыми голубыми глазами? Несколько раз Чапмен ловил на себе его настороженный взгляд и размышлял, почуял ли его ложь этот человек, знающий его лучше, чем кто бы то ни было. Как говорил один из помощников фон Грёнинга, «Штефан всегда имел свое собственное мнение, при этом был человеком скрытным и никогда не говорил, что думает по тому или иному вопросу, если его об этом не спрашивали». Впрочем, если фон Грёнинг и заподозрил, что его водят за нос и что вся история диверсии, геройства и чудесного спасения была лишь тщательно сфабрикованной ложью, он промолчал, и его глаза под тяжелыми веками предпочли ничего не замечать.
Чапмена поселили в «Форбундсе», большом, комфортабельном деревянном отеле в центре Осло, целиком отведенном для нужд абвера и люфтваффе. Фон Грёнинг выдал ему 500 с лишним крон на расходы, предупредив, что он может получить дополнительные деньги «в любой момент, как только попросит о них». Полностью свое вознаграждение Чапмен получит после того, как его отчет будет написан, отправлен в Берлин и там одобрен.
Впервые Эдди лицом к лицу столкнулся с оккупированной страной. Во Франции он общался с горсткой проституток, коллаборационистов и спекулянтов, почти не сталкиваясь с простыми французами. В Лондоне его контакты помимо сотрудников секретных служб были немногочисленны и проходили под строгим надзором. Теперь он наблюдал нацистский режим в действии с неприятно близкого расстояния.