Фон Грёнинг вернулся в Осло, сияя от радости. Он объявил, что абвер решил наградить Чапмена суммой 110 тысяч рейхсмарок: 100 тысяч — «за отличную работу в Англии» и еще 10 тысяч — за попытку организации диверсии на «Ланкастере». Это было на 27 процентов меньше обещанных ему контрактом 150 тысяч, но все же огромная сумма, к тому же соответствующая обстоятельствам: абвер лишь на 73 процента верил, что Чапмен говорит правду. Как любой опытный преступник, Чапмен попросил выдать ему всю сумму наличными, однако фон Грёнинг ответил, что он получит оплату в виде кредита в штаб-квартире абвера в Осло, куда он «сможет обращаться за ними в любой момент». Не было нужды добавлять, что в этом случае Чапмен не будет испытывать соблазна скрыться, едва получив деньги на руки. Кроме того, он будет ежемесячно получать зарплату в 400 крон. Чапмен подписал чек, на котором уже стояла подпись фон Грёнинга — теперь не только его шефа, но и его личного банкира.
Последовавшая за этим сцена была, пожалуй, самой удивительной во всей этой истории. Как рассказывает Чапмен, фон Грёнинг торжественно поднялся на ноги и передал ему небольшую коробочку, обитую кожей. Внутри, на черно-красно-белой ленте, лежал «das Eiserne Kreuz», Железный крест — высшая награда для храбреца. Введенный в прусской армии в 1813 году, во время Наполеоновских войн, Железный крест был возрожден кайзером в годы Первой мировой войны, а в ходе Второй мировой превратился в центральный элемент нацистской иконографии, высший символ арийской доблести. Сам Гитлер с гордостью демонстрировал Железный крест, которым был награжден в 1914 году, будучи капралом. У Геринга было два креста — по одному за каждую войну. Загадочная притягательная сила этой награды была столь сильна, что открытки с изображениями самых знаменитых ее обладателей с увлечением коллекционировали не только дети, но и взрослые. Чапмен удостаивается этой награды, произнес фон Грёнинг, за «выдающееся усердие и успехи». До этого ни один британский гражданин не был награжден Железным крестом.
Чапмен изумился, а про себя и повеселился, получив столь неожиданный подарок. «Останься я с этой бандой подольше, — говорил потом он, — мог бы стать рейхсмаршалом…»
Нацистская оккупация тяжело давила Норвегию, так что Чапмен, выполняя приказ отдыхать и развлекаться, вел вполне растительную жизнь. «Поезжай в деревню, — говорил ему фон Грёнинг. — Купайся, ходи на яхте…» И Чапмен делал то, что ему велели. Днем он исследовал свой новый дом, всегда в сопровождении Джонни Хольста или Вальтера Преториуса, ходивших за ним, будто привязанные. По вечерам они отправлялись пить в «Ритц» или «Левенбрау». Чапмену намекнули, что для следующей миссии ему, вероятно, придется пересечь море, поэтому Хольста предоставили в его распоряжение, чтобы тот учил Чапмена ходить на яхте в любое удобное для него время. Хольст был инструктором по радиосвязи, однако он в любой момент был готов отправиться выпить или походить под парусом, откладывая занятия, как только на него находило подобное настроение. Странным человеком был этот новый приятель Чапмена — временами культурный и утонченный, иногда он становился полной свиньей. Он говорил на датском и норвежском, любил музыку и море. Будучи сильно пьяным (то есть большую часть времени), он становился угрюмым и агрессивным, а оставаясь лишь слегка навеселе (то есть в остальное время), пребывал в настроении плаксивом и сентиментальном. Он жестоко страдал от приступов белой горячки, и у него сильно тряслись руки. У Хольста был роман еще с одной секретаршей абвера, немкой по имени Ирен Меркль, состоявшей в норвежской «пятой колонне» перед вторжением. «Если когда-нибудь англичане войдут в Норвегию, ее расстреляют», — не без гордости говорил Хольст.
Фон Грёнинг, зная, как легко Чапмен начинает скучать, велел ему «поработать над морзянкой», и однажды утром его препроводили в школу радистов, расположенную в одном из больших особняков Осло. Верхние Комнаты здания были разгорожены на клетушки с дверями, каждая из которых запиралась на ключ. Шпионы, учившиеся в радиошколе, появлялись здесь в разное время и тут же запирались на ключ в отдельных клетушках, чтобы исключить их встречу. Чапмена протестировали и объявили, что он хорошо работает с рацией, хотя его умения и «требуют доработки». После этого его выставили вон. Очевидно, ему не доверяли настолько, чтобы оставить один на один с рацией.
Жизнь в Осло проходила в удовольствиях. Чапмен, казалось, не слишком стремился учиться, да и вообще заниматься всерьез хоть чем-нибудь. Фотограф по имени Роткагель, бывший менеджер фабрики «Лейка», был нанят, чтобы учить его фотографии. Ему выдали камеру и пленку. К Чапмену время от времени обращались как к эксперту, что сам он находил странным: время от времени у него просили консультаций по вопросам, связанным с диверсиями, ожидая от него советов на основе его опыта и его героических деяний. Время от времени его приглашали на встречи с приезжими германскими сановниками, которым гордый фон Грёнинг представлял его как «человека, который уже побывал за морем ради нашего дела».
Как-то раз, наполовину в шутку, Чапмен объявил фон Грёнингу, что хочет купить лодку. Тот, вопреки ожиданиям, не отверг идею, а сразу же выдал Чапмену целую кучу наличных. С помощью Хольста он приобрел на верфи Эвансона шведский ялик — небольшое элегантное парусное судно с маленькой каютой, идеальное для плавания по фьордам. Постепенно надзор за Зигзагом, казалось, ослабевал: Хольст и Томас уже не следили за каждым его шагом. Ему даже позволили в одиночестве ходить под парусом, что чуть не кончилось катастрофой, когда Чапмен, вопреки совету Хольста, в шторм вышел на ялике в Осло-фьорд и потерял парус. На буксире его отвели в гавань, однако, вопреки ожиданиям, никто не насмехался над его глупым поступком — напротив, его спасение, казалось, укрепило его авторитет среди немцев.
Эдди проводил свои дни в развлечениях — вольный пленник, богатый и праздный; казалось, он должен чувствовать себя счастливым. Однако он постоянно чувствовал холодное дыхание «ледяного фронта». Неприветливые взгляды норвежцев, чувство нереальности происходящего, усугубляемое его собственной двойной игрой, — все это произвело в нем перемену. В Нанте он с готовностью извлекал из жизни все возможные удовольствия, но сейчас, окруженный фальшивым дружелюбием своих немецких приятелей, пользующийся украденной роскошью, он особенно остро ощущал давящее презрение норвежцев, «по-настоящему храбрых патриотов своей страны».
Отель «Ритц» с его классическим фасадом, выкрашенными в кремовый цвет стенами и узорчатыми металлическими балконами, расположенный в элитном районе Скиллебекк, когда-то был пристанищем для богачей Осло. Теперь он превратился в убежище для элиты совсем другого толка — оккупантов и их приспешников. Каждый вечер здесь собирались офицеры СС, гестапо и абвера, добровольцы дивизии «Викинг» и члены правительства Квислинга.
Как-то вечером в конце апреля Чапмен выпивал в баре «Ритца», отделанном панелями из красного дерева, и вдруг заметил за угловым столиком двух громко смеявшихся женщин. Когда одна из них достала из пачки сигарету, Чапмен тут же наклонился к ней с зажигалкой. «Большое спасибо», — ответила девушка по-немецки, кинув на него взгляд, полный ледяного презрения, и зажгла сигарету сама. При ближайшем рассмотрении она оказалась настоящей красавицей, с тонкими чертами лица и огромными глазами с почти бесцветными зрачками. Не смутившись, Чапмен пододвинул стул к столику девушек. Он француз, солгал он, журналист, пишет статью для парижской газеты. Эдди купил еще выпивки, и в конце концов ему удалось рассмешить девушек. Присоединившийся к компании Хольст стал болтать со второй девушкой, которую, как оказалось, звали Мари Ларсен, по-норвежски. Чапмен на английском и французском продолжал очаровывать ее подругу-блондинку. В конце концов она призналась, что ее зовут Дагмар. Медленно, почти незаметно, лед начал подтаивать. Чапмен пригласил Дагмар на ужин — она категорически отказалась, но наконец, с явной неохотой, все же сдалась.