— Вам туда. Туда же!
Хотел как можно скорей отделить его от Плисова и Сергея Александровича. Что-то скрывалось, конечно, и за этим. Шорохов подчинился. Взметнув снежную пыль, отряд помчался дальше. Казак, назначенный в провожатые, спросил:
— Из каких краев ваши благородия?
— Из Новочеркасска, — ответил Шорохов.
— И как там?
— Обычно. Атаман смотры проводит.
— Дай-то бог.
— Красные от вас далеко?
— Верст пятнадцать.
— В Ровеньках давно стоите?
— С позавчерашнего дня. Место гиблое. Купить ничего нельзя. Так достать? Разве настачишься? На каждого жителя сто постояльцев. Коней хоть снегом корми…
Потом казак ехал верхом, Шорохов шел. Под конвоем? Скорей всего так.
* * *
В доме, где размещался интендантский отдел, было тепло, светло от керосиновых ламп, щелкали на счетах делопроизводители, причем коринт принял Шорохова с таким радушием, что тот поначалу встревожился. Успокоился лишь, когда оказалось: коринт — бывший интендант 78-го конного полка, гостями которого они были в августе. Четверкой донских купцов начинали свою поездку по красному тылу. Их всех коринт помнил прекрасно, и, конечно, одним из первых его вопросов было: "Где сейчас господин Мануков". Ответил:
— Недавно возвратился из Парижа. Вчера в Новочеркасске я с ним виделся. У таких господ как он, всегда все хорошо. Женился. В жены взял дочку Фотия Фомича Варенцова. Тоже в нашей компании был.
Коринт поднялся со своего места:
— Ну, как же! Конечно! Я помню! И — женился! Боже мой!..
Вошел казак с чайным подносом. Коринт сказал:
— Угощайтесь. Может, вы желаете чего-то покрепче, но я — только чай. Как и наш командир. Знаете, что у нас в корпусе говорят? В России сейчас три генерала. Один это Шкуро. Сам пьет и другим пить дает. Другой — Улагай. Сам не пьет и другим не дает. Третий сам не пьет, но другим пить дает. Это наш командир, — коринт усмехнулся. — Я, впрочем, только с утра не пью.
Это, конечно, был намек на предстоящую гулянку, где Шорохову придется за все платить. «Выдержим», — подумал он.
— Чем я могу быть полезен? — спросил коринт.
— Мои люди, — это была ложь, но совершенно необходимая, — здесь очень давно. Заготовляют пшеницу, ячмень. Как и всегда, главные сложности с вывозом. Дожди шли, теперь, вот, снег.
— Да, — согласился коринт.
— Мне сейчас нужно знать: каким временем я еще располагаю? Неделя? Две?
Коринт поежился:
— Сейчас ничего не могу сказать. Откатились сразу на сотню верст. По фронту слева от нас корпус Буденного. Справа — корпус Думенко. Слышали о таком краскоме?
— Слышал.
— Конница. Ждать можно всего. Притом, если честно, с того дня, как Константина Константиновича приказом генерала Врангеля от корпуса отставляли, порядка в нашем штабе нет. И сегодня оперативный приказ еще не поступил. А времени — ого-го!
Шорохов спросил:
— Но когда это Константина Константиновича отставляли от корпуса? Я ничего не знаю.
— История длинная. Девятого сентября приказом Главкома генерала Май-Маевского на посту командующего Добровольческой армии сменил барон Врангель.
— Про это я слышал, — вставил Шорохов.
— Да, но в тот же день наш корпус, приказом генерала Деникина, был передан из Донской армии в Добровольческую. Еще через пять дней приказом барона наш командир от корпуса был отставлен. Для того корпус добровольцам и передавали. Главком и барон заранее условились. Истинный заговор.
— И казаки позволили?
— Приказ по Добровольческой армии был жесточайший: "За неспособностью руководить войсками".
Шорохов никак не мог понять, на чьей стороне коринт. Спросил:
— А генерал?
— Приказа не принял, заявил, что корпуса никому передавать не будет, но командовать перестал. Нас и покатило на юг.
— А новый командир?
— Какой новый! У Главкома все понимали: пока Мамонтов в корпусе, любому новому башку снесут. Забили отбой. Две недели как корпус вернули в Донскую армию, Константина Константиновича снова назначили командиром, а мы все бежим и бежим. Понять можно. Вам любимая женщина изменит. На день, на час. Потом улыбается, объятия раскрывает. Все по-прежнему. А вы разве можете по-прежнему? Шрам на сердце. У нас такое же. Кто виноват? Сам Главком? Нет. Начальник штаба его, этот злой гений. Привычка чужими руками личные счеты сводить… Я о начальнике его штаба генерале Романовском говорю.
"Свести тебя с Сергеем Александровичем, — подумал Шорохов. — Он бы тебя вразумил". Сказал:
— Но хотя бы день-два в моем распоряжении есть?
— Сейчас мой порученец вас отведет на квартиру, — ответил коринт, помолчав. — Отдыхайте. Вечерочком встретимся в спокойной обстановке, обговорим. В том доме и я квартирую. Так что до вечера. Домишко не бог весть, но удобный. К той поре, бог даст, прояснится, — он говорил улыбаясь, но глаза его глядели недобро.
Вечером у этого Евгения Всеволодовича — так звали коринта — была застолица. Бессмысленная по своей примитивности. Пили. Участвовали в ней еще Плисов и какой-то сотник лет сорока, грузный, очень самоуверенный. Представляясь, он назвался, но Шорохов имени-отчества его не запомнил.
Плисов несколько раз призывал не говорить о делах:
— Хоть раз, господа! Надоело. Ну, давайте о женщинах, о музыке?
Но едва коринт и сотник вышли курить, и они остались одни, повел речь о том, что очень хотел бы оказаться Шорохову полезен, да обстановка в штабе корпуса такая, когда на дружеское общение совершенно не остается времени. Приходится все его употреблять на сиюминутные материальные заботы.
— …Вы даже представить себе не можете, — с исступленностью в голосе говорил он, — насколько унизительно. Ведь это только слова, что деньги сейчас ничего не стоят, а попробуйте совсем без них обходиться.
Пять тысяч рублей Шорохов ему тут же дал. Плисов засуетился, наполняя стаканы каким-то питьем:
— Ваше здоровье… Обязан безмерно. Завтра занесу расписку.
Шорохов рассмеялся:
— Ну что вы! Обязательства в душе. Сейчас все остальное — пыль. Когда сможете, возвратите.
— Но я непременно хочу быть вам полезен. Вам и господину Манукову.
Он заискивал до отвращения назойливо. Не провокатор ли? Однако свел-то их Мануков. Гарантия. Шорохов ответил:
— Благодаря вам я в Ровеньках. Большего мне не надо.
— Нет-нет, что вы! — Плисов говорил шопотом и так, словно причитал. — Я вам помогу еще очень во многом. Вы не раз убедитесь.
Вернулись коринт и сотник. Он-то и обратился к Шорохову: