Выпоротых отводят на прежнее место.
Генерал вновь поднимает руку с часами:
— Теперь согласны выступить на фронт?
В ответ — ни малейшего звука.
— Расстрелять каждого пятидесятого, — объявляет генерал.
Снова вдоль шеренги идет команда из донцов. Выхватывает одного из казаков, но теперь отводит саженей на двести от строя, на край лагерного поля. Слышится винтовочный залп.
Следующий наряд из донцов направляется к шеренге таманцев.
Залп, залп…
По-прежнему, как и при порке, неподвижна, молчалива казачья масса.
Шорохов тоже чувствует какое-то непреодолимое оцепенение.
После расстрела пятнадцатого человека, генерал спрашивает:
— Хотите еще? Или дадите казацкое слово, что выступите на фронт?
— Слово даем! — раздается из шеренги таманцев чей-то одинокий хриплый голос.
— Хорошо, — кричит в ответ генерал. — Если через три дня не выступите, расстреляю всех!
Густая цепь донцов с винтовками наперевес торопливо отгораживает от казачьих шеренг генерала и офицеров.
— Огорчаетесь? — спрашивает Закордонный. — Сейчас подберут своих, в общей могиле похоронят. Казацкая жизнь. Дело привычное,
— Но послушайте, Иван Сергеевич, — говорит Шорохов, — через трое суток они выступят на фронт. Думаете, там они свою обиду помнить не будут?
— Не будут. Казаки. Сказано — сделано.
— А если с ними рядом на позиции окажутся эти самые донцы?
Закордонный глухо смеется:
— Кубанцы строгий приказ чтут свято. А жизнь человеческая? Знаете, почему я канареек держу? Чтобы за свою жизнь ради них цепляться: без меня пропадут. Казаки так же вот за строгую команду держатся. Иначе вся жизнь кувырком полетит… Вы в Екатеринбург возвращаться намерены? Чего вам тут оставаться? Интендантство по случаю этого раскордажа из станицы умотало. И атаман укатил. Соглашайтесь. Со мной пятерка казаков. Я верхом, вы в экипаже.
"И Макар еще, — думает Шорохов. — Хорошо, что будут казаки".
* * *
Верстах в двадцати от Славянской, из-за бугра, по их отряду бьет винтовочный залп. Казачья пятерка поворачивает, скачет назад. Под Закордонным убита лошадь. Повалившись, она подминает своего седока. Пока Шорохов и Скрибный его высвобождают, их окружает десятка полтора казаков с винтовками.
Закордонный, едва оказавшись на ногах, выхватывает шашку. Что там происходит дальше, Шорохов не видит. Слышит крики, стрельбу. Его увлекли в казачью толпу. В центре ее Матвиенко.
— Господин Шорохов? — спрашивает тот. — Убедились в том, как настроены таманцы?
— Да, — говорит Шорохов. — Слово свое я сдержал. Вы свое тоже должны сдержать.
— Конечно. Спокойно езжайте дальше.
Шорохов продолжает:
— После того, что было в станице, неужели таманцы выступят на фронт?
— Выступят, — отвечает Матвиенко. — Но казаки народ особый. Обижаются редко и трудно. Если обидятся? Иметь такие полки на фронте — лучше бы там их вовсе не было. Я за Деникина говорю. Это и передайте.
"Ты же мне сводку диктуешь, — опасливо думает Шорохов. — Где же я напорол?"
Возвращается к экипажу. Поднимается в него.
Скрибный срывается с кучерского места, бежит к Матвиенко, указывая в сторону Шорохова, кричит:
— Шпион! Я его сводку в Таганрог американцам возил! Дон продавал! Кубань! На три миллиона донскую казну ограбил! Таманцев расстреливали, радовался, что кровь казачья льется!
Потом он бежит назад, к Шорохову. В его руке наган. Матвиенко догоняет Скрибного, валит с ног.
Шорохов, стоя в экипаже, хватает с кучерского места кнут, изо всех сил бьет им. Лошади рывком берут с места. Сам он от толчка падает на сидение. Слышит выстрелы, удары пуль по экипажу. Испуганные лошади несут бешено. Лишь верстах в четырех, за переломом дороги они было переходят на шаг.
Шорохов гонит и гонит их.
ВЕЧЕРОМ 21 ФЕВРАЛЯ он возвратился в Екатеринодар. Въехал во двор дома Титова. Распрягать лошадей, ставить в сарай? Еще такая забота. Живые существа. Кого-то надо срочно нанять, чтобы кормил, поил. Или бросить на улице. Пусть подберут.
Стал затворять ворота. Человек на одной ноге, с палкой и костылем, подошел к нему. Васильев!
— Караулю третьи сутки, — сказал он, вкладывая ему в руку многократно сложенный бумажный квадратик. — Ответ нужен завтра. Приди с четырех часов дня до пяти.
Ничего не добавив, ушел.
* * *
Ну а Титов встретил Шорохова как родного. Стал расспрашивать про Закардонного. Суетился возле клеток с канарейками.
Шорохов хотел как можно скорей остаться один. Ответил коротко: "Приедет. Может даже с часу на час". В комнате, где ночевал, развернул записку:
"Разные источники показывают, что на Кубани противником производятся большие формирования якобы особой Кубанской армии во главе с генералом Шкуро, готовность к бою которой приурочивалась к середине февраля. Вопросы: I) установить действительность формирования особой Кубанской армии, а не подготовки отдельных кадров для пополнения существующих боевых единиц, 2) район формирования, организации армии,
наименование корпусов и численность состава и комсостава, 3) технические средства, обмундирование, вооружение, срок обучения, 4) готовность к бою, маршруты следования, 5) настроение в частях".
Ответы на эти вопросы у него были. Кубанское казачество за генералами не пойдет. Пример тому: Таманский да и 2-й Полтавский полки. Изверившись, кубанские генералы, как усмирителей, призывают себе на помощь донских казаков. Порки. Расстрелы. Чего добились? Таманский полк, едва окажется на позиции, наверняка перейдет на сторону красных.
И никакой особой Кубанской армии Шкуро не создать. Отношение к нему кубанских казаков, если выразить одним словом, — ненависть. Да и оружия, обмундирования у Шкуро сейчас нет. К тому же его собственный корпус напрочь завяз в богатом курортном Причерноморье. Всех и вся грабят.
К этому приложить Запись Моллера. Пусть думают над ней те, кому следует.
Была еще сводка для миссии. Поездка в станицу Словянская. Раскол между рядовым казачеством и генералами. Затея англичан создать Кубанскую республику, самостийность ее гарантировать в обмен за вечное владение Новороссийской бухтой. Источник: атаманская свита. Обсуждалось в присутствии атамана Букретова.
Спать в эту ночь Шорохов не мог. Вставал с койки, подходил к окну, всматривался в уличную черноту, открывал форточку, прислушивался. В городе было тихо. Изредка проскачет конный, зальются лаем собаки.
* * *
Утром, ничего не объясняя Титову, Шорохов ушел из дома на Михайловской улице. Вернется ли? Одолевала тоска. Томило то, чему довелось быть свилетелем: порки, расстрелы, судьба Макара Скрибного, Закардонного. Тупая покорность одних, хмельная уверенность в своем праве чинить суд и расправу других. Когда это кончится?