Они остались втроем: он, Бармаш и дядька, что караулил у двери.

— Принеси, — сказал Бармаш, качнувшись в его сторону. — И не волынь…

* * *

Портфель был кожаный, черного цвета, в углу — серебряный прямоугольник с монограммой — лежало в нем, пожалуй, сотни четыре листов, исписанных от руки, покрытых печатными строками. Наугад вытащив один из этих листов, Шорохов прочитал: "Список агентов наружного наблюдения Киевского Губернского Жандармского управления". Дальше, до самого низа листа, шел столбец из фамилий.

— Это тебе и нужно? — спросил Бармаш.

— Да. Если на то пошло, могу заплатить. Хотя платить за такую гнусь: списки подушников, которые по трояку за голову брали…

— Хочешь посчитаться?

Ответил вопросом:

— Ты не хотел бы?

— Сам из тех, на кого доносили?

— Из тех.

Лихорадочная дрожь трясла Шорохова. Без этих документов он уйти отсюда не может. Обещать что угодно. Не выйдет — схватить и бежать. В нагане семь патронов. Осторожничать — случай не тот. Только бы в сенях никого не было!

— Бери, — сказал Бармаш. — Теперь квиты.

* * *

— … Ты слушай… слушай…

Поворот судьбы. Невероятный, почти невозможный. У входа в гостиницу «Европа» к нему подошла, обратилась с паролем, связная, с которой он виделся дважды: в Ельце и потом в Москве, когда, в пору мамонтовского рейда, сопровождал туда Манукова. Свел случай? Нет. Практическое удобство. Они в лицо знали друг друга.

— Сводку я отдал, но в моих руках еще бумаги, которые Мамонтов вывез из красного тыла. С собой их у меня сейчас нет. Целый портфель. Когда ты его сможешь забрать?

Услышал — с улыбкой, но очень усталое:

— Не сейчас. Слишком много. Придут наши, отдашь.

— Когда?

— Через день или два…

Вот и вся встреча.

Правила запрещали, но Шорохов не свернул в ближайший проулок, а продолжал идти той же улицей, понемногу отставая от связной, издали любуясь ею. Думал: "Дня через два… Всего-то…"

* * *

Он увидел, что со связной там, очень вдалеке, в густой уличной толпе, поравнялся какой-то человек, пошел с нею рядом. Вроде бы даже дружески взял ее под руку.

Шорохов свернул в первый же переулок, скорым шагом миновал, по счастью состоявший всего из нескольких одноэтажных домишек, квартал, свернул еще и еще раз, на какие-то секунды выглянул из-за угла.

Связная и ее спутник шли ему навстречу. Она улыбалась и что-то говорила своему спутнику, и тот в самом деле вел ее, взяв под руку.

Этим спутником был Михаил Михайлович.

Отступив вглубь той, поперечной улицы, он пропустил их вперед, и пошел за ними, не сразу и с осторожностью сопровождая их, и очень скоро заметив: в том же ритме, что связная и Михаил Михайлович, шел еще один человек. В полупальто из шинельного сукна, в фуражке. Филёр.

Потом Шорохов видел, как связная и Михаил Михайлович расстались. Связная взбежала на крыльцо богатого, изукрашенного лепниной, каменного дома, взялась за ручку звонка, что-то сказала женщине в белом переднике, открывшей дверь, скрылась за порогом.

Михаил Михайлович немного постоял у этого дома, пошел дальше. Филёр остался. В полусотне шагов от крыльца присел на скамейку, закурил. Михаил Михайлович на ходу обернулся. Отыскал филера глазами, продолжил свой путь.

* * *

Связная оказаться предателем не могла. Шорохов достаточно давно ее знал. Кто тогда был Михаил Михайлович? Тоже агент красных? И только более высокого ранга? Начальство над связной, начальство над ним, а филёр — его адъютант. Если угодно — охрана. Потому-то Михаил Михайлович, прежде чем удалиться, оглянулся, отыскал этого человека глазами. Ну а дом? Явка. Как мастерской Васильева в Екатеринодаре. Не для Шорохова, конечно. Ему ее не давали. У каждого из них дороги свои.

Как просто и вместе с тем, как сложно, если вспомнить все, что связано с личностью этого человека…

* * *

В лазарете на Навагинской улице, в офицерском корпусе, у входа в палату, где лежал Мануков, к Шорохову, как к родному, бросилась Евдокия:

— Николаю гораздо лучше сегодня. Открыл глаза, попросил пить. Без вас мы бы оба погибли! Я так благодарна! Мы отплываем сегодня! Какое счастье! Я никогда этого не забуду.

Насколько же она еще повзрослела, похорошела за те дни, что Шорохов ее не видел!

— Могу я зайти к Николаю Николаевичу? — спросил он. — Думаю, ему будет приятно.

— Вам — все, что угодно. Спрошу доктора. Уверена, он разрешит.

Доктор разрешил, конечно.

* * *

Мануков лежал с открытыми глазами.

— Здравствуйте, Николай Николаевич, — сказал Шорохов, бережно прикоснувшись к его руке. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — едва слышно прошептал Мануков.

Он что-то добавил, но Шорохов не смог разобрать слов и наклонился к нему.

— Кто в вас стрелял? — также шепотом спросил он. — Наш с вами спутник по рейду?

Мануков не отозвался.

— А кто должен был встретить меня на вокзале? Он же?

Мануков по-прежнему не отзывался, но иногда по его лицу пробегала судорога, словно он пытался сделать какие-то движения подбородком, и это ему не удавалось.

* * *

"Что делать, — думал Шорохов по дороге к дому, в который вошла связная. — Предостеречь, но от чего? От встреч с человеком, которому она, судя по всему, доверяет? Высказать подозрения? Мелочь. Укрыть. Быть с нею рядом! Охранять!"

Он почти бежал.

* * *

Дом был окрн вереницей солдат в деникинской пехотной форме. Шорохов присоединился к толпе зевак на противоположной стороне улицы. Видел, как из дома вынесли завернутое в мешковину тело. Видел съежившегося, чтобы стать неприметней, филера в картузе и полупальто, вышедшего из этого же дома. В руках его была сумочка из желтых ремешков. Ее сумочка.

"Так, так, так, — думал он. — Так".

Этими «так» он глушил знакомое ему чувство такого отчаяния, когда напрягаешься в истошном крике. Но крикнуть нельзя. Погибнешь без пользы.

Так. Да. Так. Надо.

4

Примите уверения в совершенном к Вам почтении…

* * *

Шорохов еще раз прочитал этот документ: "Лично начальнику Енисейского Охранного отдаления… Игнатий Витальевич Звирский… дал ценные сведения… по возвращению в Петербург… совершенно прекратил связи…"

Где этот Звирский сейчас? "…прекратил связи…" Один из тех, на кого закордонные господа делают ставку: "Никакой грубой силы… Всего только время от времени намекнуть, что документы еще не утрачены", и ликовать, узнавая, что эта персона занимает в стране Советов все более высокое положение, чтобы затем сделать ее жертвой умелого шантажа, будь они прокляты. И сколько же еще такого в этом портфеле!