Пашок покупает свою долгожданную электронную игрушку, с помощью Эдика оформив кредит, заказ через Интернет и экспресс-доставку. В тот же вечер, невесть как раздобыв еще и запись с воли, он смотрит ролик. Ролик, одно существование которого вызывает у меня отвращение, печаль и злость.
#ПаладиныЭнтропии. #ОтсутствиеПричинИСледствий.
Чаша моих моральных весов все активнее склоняется к первому, наиболее трусливому решению…
Такого добра полно на Youtube. Сегодня я искренне рад, что никогда не интересовался подобного рода видео. Снимают с руки, бездарно и дергано. Скорее всего, на мобильный телефон. Но суть ролика не в некачественной режиссуре или отвратительном звуке, а в происходящем на экране новенького – торчок еще даже не снял защитную пленку с дисплея – проигрывателя.
Крепкие, мускулистые и наголо обритые парни врываются на вещевой рынок. Судя по тому, что я успеваю рассмотреть – рынок Хилокский, местный, что расположен на юго-западе города. Дружной толпой вбегают прямо в глубь торговых рядов, где в норах контейнеров и тенях навесов притаились продавцы самого низкопробного товара. Продавцы, процентов на девяносто состоящие из гостей азиатских республик.
В воздух летят перевернутые столики, с грохотом падают проволочные сетки с развешанными на них блузками, трусами и свитерами. Хрустят пластиковые плечики. Опрокидываются тележки с пирожками и чаем. Крики жертв перемежаются боевыми воплями скинов, совершающих налет оперативно и отработанно. В ход идут цепи, бейсбольные биты и обрезки труб.
– Ты смотри, братюня, до чего же, нах, ловко! – комментирует Пашок, не обращаясь ни к кому конкретно.
Камера телефона бесстрастно фиксирует, как молодому таджику разбивают голову. Как валят на землю пожилую цыганку, пиная ее в бедро. Как летят в грязь стопки дешевых носков и кухонных полотенец. Двое пожилых китайцев пытаются дать погромщикам отпор. На них наваливаются сразу пятеро бритоголовых, втаптывая, вминая, ломая и давя.
– Молодцы, парни, так их, сучар! – причмокивает Пашок, не отрываясь от просмотра. – Поднялась Россия-матушка!
Бита с хрустом вминается в лицо парнишки с миндалевидными глазами. Труба с пронзительным «помм!» обрушивается на тонкую мусульманскую тюбетейку чернобородого мужчины. Кастет вышибает зубы кавказцу, посмевшему табуретом ударить одного из налетчиков.
– Давно пора, нах, – согласно кивает Пашок, дрожа от возбуждения.
Мне хочется воткнуть ему в ухо одну из спиц Виталины Степановны, но я держу себя в руках.
Рынок охватывает паника, за кадром воет сирена. Мо́лодцы, атаковавшие приезжих, что-то кричат про засилье наркотиков, работорговлю, черномазых ублюдков и власть русского духа. Вопли «убирайтесь с нашей земли!» звучат все чаще. Затем колонна боевиков, замыкаемая оператором, вытягивается с рынка. Запись прекращается.
Я почти уверен, что никого из бритоголовых в тот день задержать не удалось…
Потираю лицо, пытаясь разобраться в себе.
И понимаю, что не испытываю жалости. Нет, не так… Мне действительно жаль этих несчастных, забитых и испуганных, имевших неосторожность покинуть свои жаркие феодальные царства в поисках лучшей жизни. В полной мере отдаю себе отчет, что в Сибирь они приезжают с полным незнанием местных законов и правил. Предполагаю, что с ростом числа мигрантов растет процент этнических преступлений, и русских девушек все чаще насилуют убившиеся насваем ублюдки…
Но так же хорошо я представляю, что еще больше насилий совершают свои – русские, сибиряки, отмороженные или залившиеся водкой. Еще больше грабежей, убийств, поджогов и краж. А потому я все-таки испытываю жалость – к несчастным туркменам, узбекам и китайцам; а еще к скинхедам, пытающимся установить кровавую справедливость таковой, какой ее понимают; и к государству, не способному удержать контроль над границей и законами.
Однако жалость эта отстраненная. И через две минуты просмотра видео я ловлю себя на том, что пялюсь в экран Blu-ray-проигрывателя, словно там крутят обычный голливудский фильм…
Все люди живут в субъективных галактиках с жестко персонифицированными степенями радости и горя. Самые любознательные иногда заглядывают в соседские, но большинство предпочитает личные эгоцентричные мирки. Именно такое самооправдание я нащупываю, стоя над койкой Пашка и глядя на дисплейчик проигрывателя.
Я больше не страдаю. Ни за 11 сентября, ни за Хиросиму, ни за Беслан. Это, безусловно, глобальные трагедии. Но напрямую они коснулись лишь тех, кого коснулись в прямом смысле слова. Сочувствую пострадавшим, но никогда не смогу осознать настоящую глубину ужаса. А значит, нечего и пытаться. Точно так же никто из тех, кто не бывал в Особняке, никогда не испытает безнадеги, пропитавшей его стены. Это исключительно моя Вселенная, и остальному миру на нее смачно наплевать…
– Матерь Божья! – Пашок вдруг вскидывается. Закрывает крышку проигрывателя и садится на кровати, сбрасывая ноги. – Сейчас же, нах, продукты привезут!
Затравленно смотрит на настенные часы, и мы оба понимаем, что он чуть не сорвал установленный Эдиком график. Лихорадочно ищет штаны, рубашку, кеды.
– Давай я приму, – предлагаю спокойно, хотя смотреть торчку в лицо нет никаких сил. – Мне нетрудно.
Пашок замирает, будто наступил на противопехотную мину.
Изучает меня из подкроватных недр, и в крысиных глазах сомнение сражается с надеждой. Он все еще разгорячен просмотром, а потому соображает не очень четко. Затуманенно соображает. Впрочем, очевидно не доверяет. Хотя и хочет.
Но я одет и по благоприятному стечению обстоятельств обут. Он еще нет, а доставка уже пару минут названивает в домофон у ворот.
Спрашивает:
– Без глупостей?
– Без глупостей, – признаю я.
Настолько честно, как могу. А могу, как выясняется, многое…
– Диська, если подведешь, Эдик с меня нах шкуру спустит…
– С меня уже спускали, – отвечаю негромко, хотя в комнате, кроме нас, никого. – Не подведу.
– Черт… Твою мать… – Пашок колеблется, но я уже протягиваю руку. Требовательно и уверенно. – Вот, держи. – В ладонь опускается длинный металлический ключ. – За все уплочено, только распишись и внутрь занеси. Я оденусь и сразу к тебе. На кухню таскать будем. И во двор никого не пускай, нах!
– Знаю, – отвечаю, смыкая пальцы вокруг ледяной железки. – Не раз видел, как вы с Чумой посылки принимали. Во двор никого. Распишусь и занесу коробки.
И ухожу еще до того, как он успевает передумать…
Сердце стучит, как неисправный автомобильный движок.
На улице на голову обрушивается июльская нега, совершенно несопоставимая с охватившим меня ознобом. Стараюсь не оглядываться на окна, хотя меня ежесекундно подмывает убедиться, что хозяева наблюдают.
К воротам иду быстрым, непринужденным шагом. Так, пожалуй, оно должно выглядеть со стороны. Изнутри же мне кажется, что тело корежит и трясет, словно нарика на третий день ломки.