* * *

…сотни жителей Калифорнии стали свидетелями падения метеоритов в районе города Сан-Хосе, входящего в обширный округ Бэй-Эриа вблизи Сан-Франциско. По словам очевидцев, это было похоже на огромный фейерверк. «Это длилось семь-восемь секунд. Однако я успела заметить огромный шар с длинным хвостом, это было самое невероятное, что я видела в жизни», — прокомментировала Джессика Коллинз явление в социальной сети…

— Достали! — Я щелкаю кнопкой радио. — Егор, ты это… побудешь со мной, ладно? Меня отец реально убьет, я отвечаю. Ладно?

— Угу.

Он глядит в окно. Но там темно, ничего не видно. Одни звезды. Даже не верится, что многих из них давно уже нет. Потухли. Умерли сотни лет назад. А мы продолжаем видеть их свет. Вдали мигают проблесковые огни — самолет ползет по самому горизонту. Интересно, кто там внутри? Что за люди и куда они летят? Я когда вижу в небе самолет, постоянно об этом думаю. Егор смотрит на него не отрываясь, и я понимаю, что за весь вечер он ни разу не посмотрел на меня. Ни разу, это разве нормально?

— Ты думаешь, я сволочь? Раз брата потерял — сволочь, да? Эгоистичная.

— Да нет.

— Ты бы сестру не потерял.

Я знаю, он бы не потерял. Он бы привел ее в парк, купил газировку, мороженое, усадил на карусели вместе с генами-чебурашками и глаз с нее не спускал.

— Думай лучше, куда он мог пойти? Может, к каким-нибудь друзьям?

— Какие у него друзья? В шесть лет. Все его друзья — отец да мамик. Слушай, может еще кружок по проспекту дадим? Разок, а?

Я готов всю ночь кататься по городу, обшаривать дворы, склады, подвалы и помойки, до потери пульса сидеть в этой их прокуренной ментовке, давать показания, составлять фоторобот — все, что угодно, лишь бы не возвращаться сейчас домой. Трус. Я — трус, я это признаю. Я про себя это знаю. Я бы не смог ночевать на кладбище, как отец, как тот паренек. Я до одури боюсь всего, что связано с болью, с кровью и со смертью. В детстве меня, что ли, напугали?

— Тормози, приехали, — говорит Егор. Он всматривается в темноту, глядит куда-то через лобовое стекло.

* * *

Отец стоял на дороге, прямо посреди проезжей части. Я вылез из машины и подошел. Он уже все знал, я это по лицу понял — оно у него дергалось. Вернее, тряслось — сразу все, как будто его слепили из теста. Я уже видел такое лицо, нервный тик — один раз только видел, но мне хватило. Я ждал. Странно, ведь он же никогда меня не бил. Но это было еще хуже — видеть его лицо, и как он сдерживается, чтобы меня не ударить. Уж лучше бы сразу врезал. Я был в принципе к этому готов — что он сорвется когда-нибудь. Но не сейчас, не при Егоре. Я ждал нотаций, угроз, воплей, оскорблений. И еще вот что: в тот момент я его прямо ненавидел. Потому что я опять перед ним облажался, didn’t fulfill his expectations. Не оправдал надежд. Единственное, чего я не ждал — у меня аж сердце провалилось, когда я это услышал:

— Мне противно, что ты мой сын.

Он так и сказал. И у него в голосе не было презрения, или гнева, или обиды. Мне тогда показалось, в нем вообще никаких эмоций нет. Это был стерильный голос. Как будто отец заранее отрепетировал эту фразу. Словно он все время ждал, что это случится, и между делом репетировал. А теперь вот сказал. Выходит, не зря репетировал.

И тут я вдруг вспомнил детство. Вернее, один эпизод оттуда перед глазами мелькнул. У меня так часто бывает. В самый неподходящий момент вспыхнет вдруг что-то давнее, очень далекое. И не поймешь, почему ты про это вспомнил именно сейчас, и не объяснишь.

Я тогда учился в первом классе. Летом перед школой мы с отцом строили дачу. Ну, это громко сказано — мы. Отец строил, а я подавал ему инструменты, гвозди, доски держал… Все больше наблюдал за ним, мне нравилось. И появилась у меня тогда мечта — иметь свои гвозди и научиться их так же ловко забивать, как отец. А он забивал их двумя ударами молотка. Я и сейчас так не умею. Никому о своей мечте я не говорил.

Дед Мороз каждый год приносил мне елку и подарок под подушку. А в тот раз я решил не спать, встретить его и попросить в подарок немного гвоздей. Но, конечно, я уснул, а проснувшись утром, под подушкой никакого подарка не нашел. Хотелось заплакать, помню, но тут я увидел в ногах кровати какой-то ящик. Это был подарок — набор гвоздей разного размера в подарочной деревянной коробке. Мечта сбылась! Правда, гвозди через два дня все кончились. Нет, мебель осталась в порядке. Но доски, которые отец специально для меня с работы принес, стали похожи на ежиков.

Я стоял сейчас и видел перед собой этих железных ежиков. И лицо того отца — из детства. И гордость на нем за меня.

Наша дача сгорела через два года. Ее местные ночью подожгли, мы тогда были в городе.

А потом я вдруг увидел Игорька. Он подошел ко мне, сказал:

— Я по тебе ску-ску, — и обнял вокруг коленок.

День второй
Воскресенье, 5 мая

Весь день я провалялся дома. Это был не домашний арест — я для него уже слегка староват. Со мной даже разговаривали. Даже принесли мне в комнату поесть — мамик принесла. Мою любимую лазанью с вялеными помидорами. Но я все равно не ел. Лежал, пялился в потолок: там у меня медвежонок такой, из трещинок. Думал, что дальше делать. Ну как думал — мысли собирал в голове по пазлам, но они все равно в единую картинку не складывались. У Игорька на полу складывались, а у меня нет.

— Битва трансформеров! Видишь?

Он любуется на результат своих трудов. А я на Бэкхема — это мне мамик постер подарила. Вот в следующий раз серьги подарит, тоже уши себе проколю. Он здорово эти пазлы собирает, Игорек, — в момент. Я просто иногда поражаюсь. В голосе у него ни тени обиды за вчерашнее.

Он протопал от парка до дома два километра. Один. Пешком. По темноте. А потом родителей дожидался у подъезда еще полтора часа, пока я рыскал там по бывшему кладбищу. Молодец. Правда, он молодец. А инфантильный — это я. Мне это вчера отчетливо дали понять. И сегодня дают весь день — ходят по дому на цыпочках, шепчутся, улыбаются. Не дантисты — артисты. Прямо садисты. Мне реально было бы легче, если б на меня наорали, не знаю, высекли бы как сидорову козу. Отец даже ключи от тачки не забрал, представьте! Забыл, может. Он просто про такое обычно не забывает. Такое он верхней строкой в «крокодила» записывает, а потом отчекрыживает — сделано. Есть!

На тумбочке вибрирует телефон — Янка. Отвечать, не отвечать? Сейчас устроит разгон за вчерашнее. Вообще-то она нормальная девчонка, красивая. Крисивым все можно простить, даже чертов характер. Это если любишь.

— Слушаю тебя, Яна, — хриплю в трубку. Потом откашливаюсь. Кажется, за весь день я никому еще не сказал ни слова.