Они некоторое время молчали.
– Ну что, спать будем? – сказала мама.
– Ложись, я не могу. У меня давно бессонница. Она ведь – доченька моя нерожденная – каждую ночь мне снилась. Один и тот же сон. Маленькая девочка, лет трех. В красивом сарафане. Стояла и смотрела на меня, не отводя взгляда. У нее кудрявые волосы до плеч, губки такие бантиком. Девочка не улыбалась, а смотрела строго и внимательно.
Она приходила каждую ночь и стояла не двигаясь. Давала себя рассмотреть. Я видела, что она скрестила пальчики на одной ручке. Видела, что босоножки уже стоптаны и один гольф спущен чуть ниже другого. Однажды девочка поправила волосы – привычным уверенным жестом заколола заколку-бабочку. А в следующую ночь подтянула гольф. А потом плакала и вытирала кулачками глаза. Самое страшное – я не могла подойти к ней. Не могла взять ее за руку. Потрогать. Только приближусь, а она отходит. А потом она сама ко мне подошла и взяла за руку. Я проснулась утром вся в слезах.
Теперь вот бессонница. Не могу ее видеть. Боюсь, что сердце во сне остановится. Каждый вечер, часов в одиннадцать, спать хочу, умираю. На диване задремываю. Еле заставляю себя встать, переодеться, лечь нормально. И сон тут же уходит. Лежу, кручусь с боку на бок. Задремываю, а расслабиться и уснуть глубоко все равно не получается. Лежу и прислушиваюсь – кран капает, соседи выключателями щелкают. Потом совершенно неожиданно проваливаюсь в бездну – нездоровую, без сновидений. А в четыре утра просыпаюсь и больше уснуть не могу. В полседьмого, когда уже надо вставать, я засыпаю. И так сладко! В семь – звонит будильник. Всех хочется убить.
– Алле! Ольга? Это Александр Маркович! Скажи мне одну вещь! У тебя есть совесть?
– Господи, Александр Маркович, здравствуйте! Как вы? – ахнула моя мама.
– И ты еще имеешь наглость спрашивать, как я? Ты знаешь, сколько мне лет? Почему я, старый больной еврей, должен тебя разыскивать?
– Простите, Александр Маркович, Бога ради. Я просто замоталась.
– Ага, на много лет. Короче, ты мне нужна. Приедешь завтра. И не говори мне, что ты не можешь. Я никогда ни о чем тебя не просил.
На следующий день мы поехали к Александру Марковичу. Меня девать было некуда.
Он открыл дверь и остался стоять на пороге. Смотрел на меня.
– Девочка, ты очень похожа на свою бабушку, – сказал наконец Александр Маркович. – Ольгуша, тебе нужно рожать девочек!
– Здравствуйте, Александр Маркович, я ужасно рада вас видеть, – сказала мама.
– Прекрати. Не надо рассказывать мне, как ты рада. Заходите, заходите...
Мама снимала пальто, раздевала меня и смотрела на старого друга бабушки. Он очень постарел – она действительно пропала на много лет.
– Ну что? Что ты на меня уставилась? Да, я старый и страшный, – прикрикнул он, – как там Мария?
– Замуж вышла, – ответила мама.
Александр Маркович сел на стульчик в прихожей.
– Судя по твоему тону, не за Георгия, – совсем по-бабьи ахнул он.
– Не за него, – кивнула мама.
– Ты знаешь, а я ее понимаю, – вздохнул старик.
– А я нет, – огрызнулась мама.
Они сидели на кухне и пили чай. Меня отправили гулять по квартире.
– Ольгуша, я хотел тебя попросить... мне недолго осталось...
– Ой, да перестаньте вы!
– Не перебивай. Я знаю, что говорю. Из ума еще не выжил. Я скоро умру... я тебя прошу, девочка, присмотри за Гошей. Он у меня такой... неприспособленный к жизни.
– Кстати, а где он? – спросила мама.
– Я его отправил в магазин и в аптеку. Хотел с тобой спокойно поговорить. У него же никого, кроме меня, нет. Я думал, он к матери поедет, а Гошенька... отказался. У него же даже девушки нет... Ольгуша, умоляю, смотри, чтобы он не наделал глупостей.
Александр Маркович сказал это так, как говорят мамы о своих малышах, – как будто он боялся, что Гоша потянет в рот какую-нибудь гадость.
– Да, и вот еще. Это тебе. – Старик протянул коробочку.
– Что это? – спросила мама.
– Подарок. Для Машеньки.
Мама открыла коробочку – в ней лежали ложечка и вилочка.
– Это еще мои, – сказал Александр Маркович, – хранил для внука или внучки, но теперь уже не дождусь.
– Лучше бы вы мне квартиру завещали, – буркнула мама, – у Машки уже давно все зубы вылезли.
– Не будь злюкой. Не верю, – улыбнулся Александр Маркович.
– А вы не говорите ерунды. Вам еще жить да жить, – рассердилась мама.
Александр Маркович улыбнулся.
– Все, в следующие выходные я приезжаю и навожу тут у вас порядок. Заодно и окна помою.
– Ольгуша, может, не надо? – сказал он. – Вдруг я увижу, что там, на улице, и расстроюсь? Я ведь почти ничего не вижу. Вот твой номер только с четвертого раза набрал.
– Тогда нужен врач. Вы когда были у врача?
– Если только патологоанатом... – улыбался он.
– Давайте съездим к окулисту. Наверняка можно что-то сделать.
– Я бы на твоем месте беспокоился о гробовщике и нотариусе...
– Я вас умоляю...
– Ольгуша, ты же и сама прекрасно знаешь – меня не возьмется никто оперировать. Мне много лет. И слабое сердце.
– Вы не врач. Когда мне это скажет врач, тогда я от вас отстану.
На следующие выходные мама приехала наводить порядок. Так, как она любила, – выбросить весь хлам, все отмыть с хлоркой и перестирать с синькой. Александр Маркович смотрел на нее и улыбался, как улыбаются маленькие дети, когда им хорошо – всем лицом сразу. И видно, что им хорошо.
Гоша пришел к вечеру.
– Гошенька, посмотри, кто у нас! Ольгуша с Машенькой. Я тебе о них рассказывал. Ольгуша тебя совсем маленьким помнит.
– Здравствуйте, – поздоровался Гоша.
Мама вытерла руки и посмотрела на него сверху вниз. Он оказался совсем не таким, каким она себе представляла. Самый обычный молодой человек.
Вечером мама вышла покурить на лестницу. Гоша вышел с ней.
– Ну а вообще как у тебя дела? – спросила мама.
– Теть Оль, я не могу больше. Понимаете? Совсем не могу. – Гоша бросил сигарету. Он говорил, как будто хотел побыстрее выговориться. – Мне тяжело с ним. Знаете, что самое ужасное? Он ночью ходит в туалет. Встает, ищет тапочки, бурчит под нос, шаркает, когда идет по коридору, и не закрывает дверь в туалет. Я не могу слышать, как он справляет нужду. Не могу, и все. Я его просил закрывать дверь, а он все равно не закрывает. Я просил его не шаркать, а он шаркает. Я не могу потом уснуть. А в шесть утра он встает и начинает греметь на кухне посудой. Мне кажется, я сойду с ума. Что мне делать? Это ужасно? Он ведь мой отец...