Однажды Митя из окна увидел, как Аню целует мужчина.
– Что это за придурок? – спросил он, когда она вошла в квартиру.
– Это не придурок, а очень уважаемый человек.
– Почему он тебя целовал?
– Это был дружеский поцелуй.
– Ты с ним тоже спала?
– Не тоже. Я его любила. Он был женат. Все это закончилось задолго до встречи с тобой.
– Он же старый.
– Он не старый.
Митя не выдержал после того, как познакомился с дядей Юрой. Дядя Юра в очередной раз вернулся из мест заключения. Мама была в командировке, Аня занята Митей, и никто его не встретил.
Дядя Юра, кстати, был совсем не похож на уголовника. У него был глубокий уверенный баритон и манеры, некий лоск и определенный снобизм. Так вот, дядя Юра открыл дверь своим ключом – дома никого не было – и пошел в ванную. Надел халат, тапочки – ему понравилось, что все осталось на прежних местах – и пошел готовить обед.
Митя вернулся раньше Ани и мамы. Пытался открыть дверь, но она была заперта изнутри. Он позвонил – ему открыл незнакомый мужик в его халате и в его тапочках. Мужик держал в руках половник и вел себя по-хозяйски. Митя испугался, сказал, что ошибся дверью. Мужик пожал плечами.
После этого Митя твердо решил развестись.
– Это наш сосед. Я тебе сто раз говорила, – устало доказывала Аня.
– Мне кажется, ты переспала со всем городом, – говорил Митя. – Я иногда думаю, что смогу тебя убить. Из ревности. Сколько у тебя было мужчин? Сто? Двести? Знаешь, что меня больше всего убивает? Ты спишь! Ложишься и спокойно засыпаешь. Я прошу тебя поговорить со мной... А ты спокойно можешь уснуть в такой момент!
– Митя, не сходи с ума...
– Все, я ухожу.
Митя собрал свой рюкзачок и ушел.
А Аня вернулась к своему начальнику. Точнее, начальник вернулся к Ане.
Конечно, она его любила. До потери разума, до истерики, до невозможности вздохнуть, до черноты перед глазами.
Аня ждала ребенка. Была на пятом месяце, когда начальник это «разглядел».
– Это не твой ребенок, – сказала Аня, – но ты ведь его уже любишь? Правда?
– Правда, – соврал начальник, успевший глубоко вздохнуть и выдохнуть. – А кто папаша? – осторожно уточнил он.
– Муж. Митя, – ответила Аня. – Но какой из него отец? Он сам еще маленький. Ты ведь запишешь его или ее на себя? Кстати, ты кого хочешь – мальчика или девочку?
Начальник уже имел и мальчика, и девочку – от законной супруги – и больше никого не хотел. Если честно, то очень не хотел, поскольку отцовство не доставляло ему никакого удовольствия. Сын без конца клянчил деньги, дочь недавно обнаружилась в «плохой» компании.
От таких потрясений начальник снова ушел в запой. Только не так безобидно, как раньше. И как Аня, определявшая степень опьянения не хуже опытного нарколога, проглядела пограничное состояние? Что уж начальнику не понравилось, неизвестно. Он посадил Аню на стул, привязал, взял ножницы и отрезал ее роскошные волосы. Кусками.
Аня плакала и привычным жестом поправляла прядь, которой уже не было.
– Ему просто нельзя было пить, – твердила она, – все из-за этого. А так он нормальный. Он меня любит.
– Ань, о какой нормальности ты говоришь? – возмущалась моя мама, укладывая Аню на сохранение в роддом – от всего пережитого она могла потерять ребенка.
– Я его люблю, – сказала Аня.
Она родила девочку, которую назвала Полиной, и рассталась с начальником. После родов она как будто вышла на новый виток – жила последним днем.
Легко срывалась с места, хватала дочь и неслась в неведомые гости. Там пила, танцевала, хохотала. До упаду, до пяти утра. Полинка засыпала на чужих кроватях, креслах и диванах. Хозяева вызывали машину и выдавали плед или одеяльце, чтобы укрыть девочку. Аня хватала спящую дочку, заматывала в плед, пила на прощание шампанское и ехала домой.
А дома ждал Митя, который никого и нечего не видел, кроме Полины. Он ни слова не говорил Ане, только чтобы она позволила ему у них жить, смотреть на малышку, быть с ней. Уже шатаясь от усталости, Аня передавала дочку на руки Мите и падала на диванчик на кухне. Митя раздевал и укладывал дочку, аккуратно складывая очередной чужой плед. Скоро у него набралось бессчетное количество детских одеял – Аня уже и не помнила их хозяев.
– Оставь Полину. Не тащи с собой, – просил он.
– Нет, не могу, – отвечала она.
Аня умерла. Ей было двадцать пять лет. Митя впал в ступор. Как может умереть веселая молодая Аня? Как у нее может быть четвертая стадия? Так не бывает. Аня, которая никогда ничем не болела, только любовью? Аня, которая никогда не жаловалась. Даже на головную боль. Так же не бывает!
Незадолго до смерти Аня вернулась к своему начальнику. На этот раз окончательно и бесповоротно.
– Он совершенно замечательный. И Полинку обожает. Он с женой точно разведется. Он их уже на Большую землю отправил, – говорила она, собирая чемоданы.
Она переезжала к начальнику.
– Оставь Полину, у нее здесь садик, друзья, – предложил Митя.
– Зачем оставлять? Там тоже есть садик, – удивилась Аня.
О том, что Аня умерла, Митя узнал от начальника. Он ему позвонил сам, не через секретаршу, и спросил, куда привезти девочку? Похороны он оплатит.
Митя дважды переспросил, что случилось. Он не хотел верить. Не мог верить.
После похорон он сидел на полу и пересматривал их общие фотографии, как будто знакомясь с бывшей женой заново. Он ведь ее и не знал по-настоящему. Аня на фотографиях не казалась такой уж веселой. Было одно фото – Аня там в профиль. А на лице гримаса. Боли. Или он это придумывает? Оказывается, Аня была шатенкой, а потом перекрасилась в блондинку. Странно, но он этого не заметил. Она ведь была красавица. Настоящая. А если бы он был к ней внимательнее, то заметил бы признаки болезни? Ее можно было вылечить?
Митя влюбился в мертвую бывшую жену. Хранил ее вещи, записную книжку, украшения.
– Для Полины, – объяснил он сам себе.
По этим деталям он придумал себе другую Аню – ласковую, веселую, легкую на подъем. Придумал и то, что она его любила больше жизни, а он ее. А потом она полюбила другого мужчину и уехала с ним в другой город. А потом эта любовь пройдет и она вернется. К нему. Обязательно вернется.
Полинка была копией матери – с длинными ногами, «лисьей» мордашкой, стриженой челкой. От отца ей достались только глаза – вечно виноватые, как у спаниеля. С черными ободками вокруг. Но Полинкиному лицу эти глаза шли невероятно. Митя смотрел на дочь и гадал, что из нее получится? Девочка была не по возрасту рассудительна и самостоятельна, но иногда на нее «находило». Если плакала, то до истерики, если смеялась, то до икоты, страдала – до разрыва сердца. А по какому поводу плакать, смеяться и страдать – совершенно не важно. Важен сам процесс.