Первые недели, когда они остались вдвоем – Митя и Полина, – были самыми тяжелыми.
– А где мама? – спрашивала девочка.
– Уехала в другой город, – отвечал он.
– А когда вернется?
– Не знаю... У нее там дел много. Пора спать ложиться. Иди чисти зубы, надевай пижаму.
– Я так рано не ложусь. Я ложусь, когда ночь. Я маму буду ждать. А почему телевизор выключен?
– Не знаю. Я не смотрю. Хочешь, включим? Может, мультики найдем.
– Я не люблю мультики. А дядя папа где? – спросила она.
– Какой дядя папа?
– Ну, тот, с кем мы раньше жили?
Митя промолчал.
– Вот я сейчас с тобой поживу, а потом с кем? – продолжала задавать вопросы Полина.
– И потом со мной. Я твой отец. Мы будем жить вместе.
– А мама?
– Понимаешь, Полин, мама не скоро приедет. Может, вообще не приедет.
Девочка угомонилась в три часа ночи. Она ложилась, вставала, просила попить, включить свет...
За следующую неделю Митя умотался вконец. Полина не могла уснуть вечером, тяжело вставала по утрам, ночью вскрикивала, отказывалась есть. То плакала, то смеялась. Девочка так и не поверила или не осознала то, что случилось.
– Вот вернется мама, тогда буду спать, – сказала она отцу однажды.
– Откуда вернется? – переспросил Митя осторожно.
– С работы, – уверенно ответила она.
– А кто тебе сказал, что мама на работе?
– Никто. Я и сама знаю. Я уже большая, – невозмутимо заявила Полина.
Полина никогда сама не спрашивала про маму. А Митя и не заводил разговор на эту тему. Только замечал, что дочь потихоньку перетаскивает вещи матери к себе в уголок, на столик рядом с кроватью. Пропала шкатулка с бижутерией – Митя ее обнаружил в нижнем ящике стола. Пропали из общего фотоальбома фотографии Ани – Полина их к себе переложила. Митя делал вид, что ничего не замечает.
Как-то Митя зашел в комнату и увидел, что дочь сидит на полу и разглядывает фотографии матери.
– Твоя мама была очень красивая, – сказал он.
– Я знаю, – спокойно ответила Полина.
– И веселая...
– Ага...
– Тебе рассказать о ней?
– Что рассказать?
– Ну, ты спроси, если что-то тебе будет интересно...
– Ага...
Митя растерялся. Полина не проявила никакого интереса. Не задала ни одного вопроса.
– Ты меня любишь? – спросила однажды Полина. Она залезла на колени к отцу, свернулась клубочком и сидела тихонечко.
– Конечно, люблю, – ответил Митя.
– А мама бы меня сильнее любила, если бы не умерла? – тихо, почти неслышно спросила Полина.
– Не знаю, – ответил он...
Я пришла в музыкалку, а Ирины Валерьевны в классе не было. Я очень обрадовалась. Значит, меньше заниматься. Через полчаса я решила спросить, придет она или нет? Навстречу шла хоровичка. Она держалась за стену и шла очень медленно.
– Здрасте, а Ирина Валерьевна придет?
– Ой, детонька, – сказала, прислонясь к стене хоровичка, – Ирина Валерьевна никогда больше не придет. – И заплакала.
– Можно уходить? – уточнила я.
– А? Иди, детка, иди, помяни свою учительницу... и я помяну...
Я прибежала домой. На кухне с моей мамой сидел незнакомый мужчина.
– Это я виноват, – роняя голову на грудь, говорил Олег Иванович. Он был уже сильно пьян.
– Никто не виноват, – сказала мама.
– Да? – с надеждой спросил Олег Иванович. – Она была так одинока. Мне стало страшно. Я ведь тоже не по-людски поступил.
Олег Иванович шел домой после работы. У подъезда собралась толпа. Стояла «скорая». Он невольно поморщился от неожиданного препятствия – хотелось быстро в душ, поесть, лечь...
– Отойдите, сколько можно говорить? – убеждал людей участковый.
– Что случилось? – спросил Олег Иванович женщину.
– Из окна выбросилась. Дамочка, – охотно объяснила та.
– Зачем? – задал он глупый, но логичный вопрос.
Вместо ответа женщина сначала покрутила у виска, а потом постучала по горлу. Мол, одно из двух.
– А с какого этажа?
– С шестого.
– Насмерть? – опять глупо уточнил он.
– А то как же?
Олег Иванович не стал подниматься и говорить, что знает эту «дамочку». Он пошел назад, на работу. Но, уже дойдя до здания, развернулся и поехал опять домой. И уже со второй попытки сказал, что он – муж, что был на работе и так далее...
Он звонил людям из записной книжки Ирины Валерьевны. Кто-то не сразу понимал, о ком идет речь, кто-то выражал соболезнования, но ссылался на занятость... Так и получилось, что только Олег Иванович положил две гвоздички на свежий холмик на кладбище.
– Это я виноват, – продолжал убиваться Олег Иванович. – Почему она это сделала? Я ведь ничего о ней не знал. Как мне с этим жить? Уже второй раз. Это мне расплата. Как жить-то?
– Так же как раньше. Вы забудете ее быстрее, чем кажется. И еще женитесь, – сказала моя мама.
– Больше никогда! После двух покойниц...
– Угу...
Олег Иванович, как и предсказывала мама, быстро нашел свой идеал женщины. Точнее, она его нашла – соседка. Помогала с похоронами, потом заходила – «подкармливала», да так и осталась. Правда, жениться он не спешил. Глядя на свою спутницу жизни, которая за обсыпанным мукой столом лепила пельмени или резала куриную грудку на оливье, он вспоминал халат, в котором отравилась первая жена, и юбку, в которой лежала на асфальте Ирина Валерьевна. Рисунок на халате помнил, помнил, что на груди был распахнут, что юбка задралась, а вот лиц женщин вспомнить не мог...
Мама каждый день считала, сколько еще ей нужно пробыть в этом Богом забытом городе, чтобы обеспечить нам достойную жизнь в столице.
Аня, Ирина Валерьевна... Вернулись мы из-за меня. Я – семиклассница – ругалась матом, знала тюремный сленг, неплохо «читала» наколки и регулярно задерживалась на школьном дворе, где проходили драки – дрались кусками арматуры.
Что стало последней каплей? Я думаю то, что мама увидела мою расческу – я теряла волосы клочьями. А однажды утром у меня «посыпались» зубы. Хотя нет, не это... Врач сказала, что если я еще раз замерзну, у меня может не быть детей.
Мы приехали домой. Уже насовсем. В Москву.
– Вот моя деревня... пахнет сеном и говном... – говорила мама каждый раз, когда мы заезжали на такси в наш район.
Спали на раскладушках, без белья.