Но в итоге обнаружилось, что мой дед вовсе не знал Лэмбтона Эверетта-четвертого. Вернее, он знал только того Лэмбтона, каким тот предпочитал казаться миру, и это обличье не имело ничего общего с сущностью человека, носившего маску. Лэмбтон мало рассказывал моему деду о своем прошлом. Дед знал его лишь по пребыванию в Мэне, принимая этот факт без какой-либо затаенной обиды. Он всем сердцем чувствовал, что Лэмбтон — хороший человек, и этого ему вполне хватало.
Лэмбтон Эверетт был обнаружен мертвым в своем собственном доме в Уэллсе пасмурным декабрьским утром во вторник. Он не явился в понедельник на свою обычную утреннюю партию в боулинг и не реагировал на поступающие к нему телефонные сообщения. Два члена из его команды по боулингу заглянули к нему на следующий день вскоре после завтрака. Они безрезультатно давили кнопку дверного звонка, а потом обошли вокруг дома и, глянув в кухонное окно, увидели, что Лэмбтон лежит на полу с прижатой к груди рукой. На лице его застыла мучительная гримаса. Как позднее сообщил судебный следователь, старик умер быстро: от тяжелого, но короткого сердечного приступа.
Мой дед и еще трое мужчин вынесли его гроб из церкви после утреннего отпевания. Дед был очень удивлен, когда адвокат Лэмбтона сообщил, что покойный назначил его душеприказчиком. Адвокат также передал личное письмо усопшего, нацарапанное его неряшливым неразборчивым почерком. Оно оказалось коротким и вполне уместным: он извинялся за то, что возложил на деда обязанности душеприказчика, но обещал, что роль его будет необременительной. Указания Лэмбтона по распоряжению имуществом выглядели относительно простыми, в основном подразумевая распределение доходов от продажи дома и имущества среди нескольких благотворительных организаций. Десять процентов предназначались моему деду, чтобы он употребил их по собственному усмотрению, наряду с золотыми карманными часами, украшенными ониксом, которые принадлежали семье Лэмбтона уже три поколения. Деду также достался альбом с фотографиями и газетными вырезками из шкафа в спальне Лэмбтона, содержанием коего покойный просил поделиться только с теми, кто будет способен это понять.
В наши дни мужчинам и женщинам трудно хранить тайны, особенно относительно тех дел, что в какой-то момент просочились в средства массовой информации. Шустрый поиск в Интернете может пролить свет на самые сокровенные истории, и целое поколение людей уже привыкло с помощью элементарного щелчка мышки получать доступ к подобной информации. Но так было не всегда. Я представляю сейчас, как мой дед в тусклом свете зимнего дня сидел перед открытым альбомом за кухонным столом усопшего и чувствовал, что дух Лэмбтона витает где-то поблизости, пристально наблюдая за тем, как наконец срывается покров тайны с его страданий. Позднее дед рассказывал мне, что, рассматривая этот альбом, чувствовал себя хирургом, вскрывающим нарыв, выпускающим жидкий гной и очищающим рану от инфекции, чтобы Лэмбтону Эверетту-четвертому позволили упокоиться с миром, в чем было ему отказано при жизни.
Альбом открыл нам другого Лэмбтона Эверетта. Это был молодой человек с женой Джойс и сыном Джеймсом. Сам он выглядел вполне узнаваемо, по мнению деда. Долговязый парень, нескладный, однако, как ни странно, по-своему красивый, радостно улыбался рядом со своей прелестной миниатюрной женой и смеющимся ребенком. На последней общей фотографии его жене и сыну было, соответственно, двадцать девять и шесть лет. Лэмбтону тогда стукнуло тридцать два. Этот снимок, сделанный в городе Анкени, штат Айова, датировался четырнадцатым мая тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Спустя три дня Джойс и Джеймс Эверетт погибли.
Харман Трулав прожил на земле двадцать три года. Его уволили со скотобойни за чрезмерную жестокость по отношению к животным. Садистские наклонности этого типа бросались в глаза даже в профессии, где случайная жестокость считалась нормой среди ущербных мужчин с задержкой в умственном развитии, издевавшихся над животными, которые, вероятно, были смышленее своих убийц и определенно больше заслуживали право на жизнь. В отместку за увольнение Харман Трулав поджег свинарник, где в ожидании забоя содержались свиньи, и две сотни животных сгорели заживо, а после этого пустился в бега, прихватив лишь одну смену одежды, шестьдесят семь долларов да набор мясницких ножей. До Бондуранта его подбросил на попутке Роджер Мэдден, который соврал пассажиру, сказав, что дальше не поедет, просто чтобы избавиться от присутствия Хармана в своем грузовичке, поскольку, как он позже объяснил в полиции, «парень был ненормальный».
Трулав подкрепился супом в закусочной «Голодный филин», оставив четвертак в качестве чаевых, и пошел дальше. Он решил, что будет останавливаться на ночевку на закате солнца, что и сделал, когда достиг дома Джойс и Лэмбтона Эверетт и их сына Джеймса. Лэмбтон уехал в Кливленд на совещание по оценке страховых убытков, но его жена и сын были дома.
И они провели длинную ночь с Харманом Трулавом и его ножами.
На следующий день Лэмбтону сообщили в Кливленд о трагедии. Полиция схватила Хармана Трулава на северо-западной дороге. По его словам, он направлялся в Полк-Сити. Парень даже не потрудился сменить одежду, так и шел, заляпанный кровью. Он наследил в спальне Эвереттов, по всему дому и на садовой дорожке. Любопытно, что перед уходом он тщательно вымыл свои ножи.
Все это мой дед узнал из альбома Лэмбтона Эверетта, сидя за его кухонным столом. Позднее он вспоминал, как слегка касался пальцами лица той женщины и мальчика на фотографии, прикрывая рукой изображение Лэмбтона, словно представляя, что его приятель сейчас сидит перед ним, и стремился выразить ему свою печаль и сожаление, не забывая при этом, что Лэмбтон обычно избегал необязательных физических контактов. Даже его рукопожатие казалось настолько легким, будто вас коснулись крылышки бабочки. Раньше дед считал это одной из обычных причуд Лэмбтона, наподобие его отказа от любой мясной пищи и особой ненависти к запаху бекона или свинины. Теперь странности личности Лэмбтона наполнились новым содержимым, и каждая из них обретала ужасный смысл в контексте выпавших на его долю страданий.
— Да, друг мой, тебе следовало все мне рассказать, — громко произнес мой дед, прислушиваясь к тишине, и шторы за его спиной слегка всколыхнулись под прохладным зимним ветром, хотя за окном стояло полное безветрие. — Тебе следовало рассказать мне, и я бы смог тебя понять. И не упомянул бы об этом ни одной живой душе. Я сохранил бы твою тайну. Но тебе следовало все мне рассказать.
Его ужасно расстроила история страданий старого друга, но он радовался, что они закончились… вернее, почти закончились, потому как сама эта история продолжается, и нам предстоит перелистать еще несколько страниц. Не много, но достаточно.
Харман Трулав отказался признаться в преступлении. Он не пожелал говорить ни с полицейскими, ни с назначенным ему государственным защитником. Не ответил даже на вопрос о происхождении синяков на его лице и теле, появившихся вследствие усиленных стараний полицейских добиться признания. И хотя в суд удалось вызвать мало свидетелей, в виновности Хармана Трулава никто не сомневался. В ходе расследования открылись некоторые подробности прошлого Хармана, однако большая их часть осталась скрытой, в них посвятили только горстку людей. Годы физического насилия начинались с пребывания в материнском чреве, когда его отец, алкоголик, разнорабочий, кочующий с места на место, виновный в многочисленных надругательствах над женщинами, пытаясь спровоцировать выкидыш, частенько избивал беременную ногами по животу. Результатом побоев стала смерть матери, когда Харману исполнилось два года. Она якобы сама лишила себя жизни в ванне с теплой водой, хотя вызванный судебный следователь удивился, почему у женщины, вознамерившейся вскрыть себе вены бритвой, в легких оказалось полно воды. Все годы, проведенные в странствиях с отцом, мальчик постоянно терпел побои и в итоге начал заикаться. И когда наконец этот ужасный человек умер, захлебнувшись собственной блевотиной, валяясь без сознания, будучи мертвецки пьяным, двенадцатилетнего Хармана обнаружили рядом с ним. Его удерживала окоченевшая отцовская рука, вцепившаяся в запястье ребенка с такой силой, что пальцы трупа отпечатались на коже мальчика. Полицейским пришлось сломать пальцы мертвеца, чтобы освободить руку его сына. По общему согласию прокурор и защитник решили, что нет необходимости делиться с присяжными такой информацией, и ее предали гласности только после того, как Харман Трулав покинул эту землю.