— Кстати, для него это довольно скверно, — проговорил я. — Он волновался?
— Мне показалось, что нет, — ответил Гарольд. — Но думаю, он не подавал виду. Любому доктору неприятно, когда выясняется, что его пациент умер от отравления мышьяком, а он выдал заключение о естественной смерти. Но в любом случае уголовное преследование ему не грозит.
— С чего это вдруг преследование? — возмутилась Френсис. — Откуда он мог знать?
— Глен тоже так думает, — сказал Гарольд. — Рона при мне спросила его об этом. Он сказал, что мало кто способен отличить симптомы отравления мышьяком от какой-то другой болезни.
Мы помолчали.
— Как же, черт возьми, к нему внутрь попал мышьяк? — удивился я. — Уму непостижимо.
Мне по-прежнему казалось невероятным, что Джон, которого мы все хорошо знали, отравился мышьяком. Насмерть. И я ощущал какую-то вину, как будто у меня была возможность это предотвратить, а я не принял меры. Конечно, это была полная чушь.
У Гарольда снова начали подергиваться углы рта.
— Мы, кажется, все согласны, что это не может быть убийство. Ну а о самоубийстве не стоит и говорить. Так, значит, что, это был несчастный случай?
— Как ты это себе представляешь? — спросил я. — Как мог такой человек, как Джон, принять смертельную дозу мышьяка по ошибке?
Гарольд вскинул руки.
— Да, согласен, такое невозможно. Но тогда что это?
Мы опять замолчали.
Наконец Френсис сказала:
— Случайно подсунуть Джону яд мог кто-то другой.
— Да, — согласился Гарольд, — наверное, это так.
2
После ухода Гарольда я посмотрел на жену.
— Ты не считаешь, что теперь мы обязаны передать этот чертов пузырек полиции?
— Наверное, — неохотно согласилась она. — Но, Дуглас, это нельзя делать.
— Нельзя, — мрачно подтвердил я. — Если там окажется мышьяк, Глену конец. Ошибка в диагнозе — это одно, а в изготовлении лекарства — совсем другое. Его могут обвинить в убийстве, если захотят. Что касается лекарств, он часто действует небрежно. И надо же было такому случиться, что именно в тот день лекарства составлял Глен. Рона бы такой ошибки не допустила.
— Ты что, на самом деле уверен, что во флакончике мышьяк? — со страхом спросила Френсис.
— А как еще он мог попасть внутрь к Джону?
— Этот противный Сирил думает, что его отравила Анджела.
— А вот это чушь! — бросил я. — Анджела-отравительница, ты такое можешь представить? Сирил ее невзлюбил, это ясно, разумеется, он ей завидует и выбрал вот такой грязный способ наказать.
— Мне кажется, что он на самом деле в это верит, — проговорила Френсис, волнуясь. — О Боже, следующие несколько месяцев нас ждет кошмар. Мы все будем подозревать друг друга. Конечно, если мышьяк не был смешан с тем лекарством. Но он был.
— Лучше бы ты не трогала этот флакончик, — посетовал я.
— О, дорогой, я так об этом жалею. Но я думала о Джоне, он выглядел таким больным. И мне вдруг втемяшилось в голову, что Глен что-то напутал с лекарством, и я собиралась ему это показать. — Неожиданно Френсис расплакалась, а она была не из таких, которые чуть что — в слезы. — Бедный Джон! Как мы его все любили! Ему бы еще жить и жить… а он умер так ужасно. Кто мог совершить такое злодейство…
Она перестала плакать и пристально посмотрела на меня.
— Дуглас, почему Сирилу Уотерхаусу пришло в голову, что со смертью его брата что-то не так? Почему он сразу начал настаивать на вскрытии и анализах?
Я привлек жену к себе.
— Вряд ли Сирил что-то знал заранее. Просто по натуре он очень подозрительный. Не сомневаюсь, результаты анализов его тоже удивили.
Френсис покачала головой:
— Он вел себя так, как будто действительно все знал заранее. Но откуда?..
3
Почему я не передал флакончик с лекарством полиции на следующее утро?
Можно было бы ответить: не знаю, — но это неправда. Я знаю. И вы знаете. Потому что наверняка не ожидали, что я стану губить Глена.
Теперь пришла пора подумать о письме Анджелы. Моя жена о нем ничего не знала. Я решил ее в это не посвящать, не видя причин, зачем ей вникать в такие дела. Но теперь, в свете открывшихся обстоятельств, оно начало приобретать зловещий смысл. И я решил посоветоваться со своими друзьями, которые, несомненно, были мудрее меня. С Гленом и Роной. По этой причине сразу после завтрака я дал указания своим работникам в саду и отправился к Брумам, надеясь успеть, пока Глен не начал прием.
Он еще не закончил завтрак. За кофе я рассказал им обоим о письме.
Они восприняли это каждый по-своему.
— Молодец, Анджела, так держать, — заметил Глен.
— К черту шутки, — оборвала его Рона, — это все довольно скверно. Но Анджела мужа не травила, я в этом уверена.
— Понимаешь, какое дело, — сказал я, — со здоровьем у нее, наверное, все в порядке, Глен недавно нас на этот счет просветил, но она совершенно бесхарактерная, мягкотелая. А этот тип Сирил, которого, кстати, я терпеть не могу, если мы не вмешаемся, может стереть ее в порошок. Я думаю, что он уже окончательно приклеил к ней ярлык отравительницы. Мы должны как-то встать между ним и Анджелой, иначе он сведет ее с ума. И лучше тебя, Рона, с этим никто не справится. Тебе следует пойти туда немедленно, нельзя терять время, увидеться с Анджелой и сказать, чтобы она объявила тебя своей патронажной сестрой. И скажи ей, почему это надо. Разумеется, она ухватится за тебя обеими руками. И тогда ты сможешь окоротить Сирила. Я бы мог попросить Френсис, но…
Рона кивнула.
— Нет-нет, конечно, этим займусь я. Замечательно! Я отправляюсь туда прямо сейчас.
Глен допил кофе.
— Вот у тебя и дело нашлось.
— У тебя тоже, — сказал я. — Найди какой-нибудь медицинский предлог, чтобы не приставали к Анджеле.
— Хм, я попытаюсь, конечно, — ответил Глен без особого энтузиазма. — Хотя с почтенным Сирилом мне тягаться трудно.
— Послушай, а что там… — я замялся, — что там с мышьяком.
— Как «что»? — Глен пожал плечами. — В его организме обнаружен мышьяк в достаточном количестве, чтобы это могло привести к смерти.
— Но как, черт возьми, он к нему туда попал? Я имею в виду в организм.
Глен снова пожал плечами и поднялся из-за стола.
— А как обычно травят жертву? Замаскировывают яд чем-то другим.
— Жертву? Ты думаешь, Джона убили?
— Конечно, — спокойно ответил Глен. — И чертовски умно все устроили. Признаюсь, меня им удалось одурачить в лучшем виде.
— Но это не может быть убийство, — настаивал я. — Ни в коем случае.