Приятным неофициальным тоном он призвал присяжных забыть все, что они слышали вне этого зала, и принимать во внимание только свидетельства. Затем вызвал Сирила Уотерхауса.
— Позвольте мне спросить, мистер Уотерхаус, — начал коронер легким тоном, — я прав, считая вас инициатором данного расследования?
— Это действительно так, — согласился Сирил Уотерхаус.
— Узнав о смерти брата, вы немедленно отправили телеграмму здешнему могильщику с требованием не оформлять могилу.
— Да. К сожалению, о смерти брата мне сообщили уже после похорон. Я был вынужден послать телеграмму.
— Потом вам удалось убедить свою невестку, миссис Уотерхаус, согласиться на вскрытие тела брата?
— Да, я считал и считаю, что вскрытие было необходимо.
— Она согласилась сразу?
— Нет, но я ее уговорил.
— Но согласно заключению лечащего врача, смерть вашего брата была признана естественной. При этом никто не полагал обратного. Почему вы засомневались?
— Потому что я знал брата, — отрывисто проговорил Сирил. — Он всегда отличался отменным здоровьем. Его скоропостижная смерть показалась мне подозрительной.
— Но вы же тогда не знали обстоятельств.
— От меня вообще пытались скрыть его смерть. Уже одно это мне сильно не понравилось.
Коронер продолжил спрашивать Сирила о том, как было обнаружено завещание, как его удивил размер страховки брата. Затем пришла очередь письма, которое потом Сирил передал полицейским. Коронер наверняка не хотел зачитывать письмо перед публикой, но этого требовала важность содержания. Я наблюдал, как карандаши репортеров бегают по блокнотам, едва поспевая за коронером, выполняющим эту неприятную обязанность.
Затем он задал Сирилу последний вопрос:
— Мистер Уотерхаус, вы сказали, что усиленно искали по всему дому мышьяк. Нашли?
— Нет.
— Даже ничего отдаленно напоминающего мышьяк?
— Нет.
— А какой-нибудь другой яд?
— Нет.
— Спасибо.
Мы тайком переглянулись. Показания Сирила пока никак не повредили Анджеле.
Следующим свидетелем был хирург Руквей, темноволосый, чисто выбритый, собранный человек, у которого, очевидно, был большой опыт участия в коронерских судах.
Он доложил результаты вскрытия тела покойного, которого назвал «здоровым упитанным мужчиной». Ни в одном из его органов не было обнаружено заметных изменений, которые могли бы стать причиной смерти. На вопрос коронера, можно ли было предположить, что смерть наступила от эпидемической диареи, мистер Руквей ответил положительно.
— Сейчас мы знаем причину смерти, — заметил коронер, — но значит ли это, что при вскрытии смерть от эпидемической диареи нельзя отличить от отравления мышьяком? А пока человек был жив, разве нет симптомов, указывающих на это?
— Многое зависит от того, было ли отравление мышьяком хроническим или острым, — спокойно ответил хирург. — Дело в том, что человек может погибнуть от отравления мышьяком двояким способом. Либо принимая довольно длительное время малые, несмертельные дозы, — при этом мышьяк постепенно накапливается в организме, что в конце концов приводит к смерти, — либо приняв одну смертельную дозу. Но я думаю, мой уважаемый коллега сэр Френсис Харботтл пояснит это лучше меня.
Коронер согласился и спросил хирурга, могло ли вскрытие выявить хроническое отравление мышьяком. Получив отрицательный ответ, он вызвал сэра Френсиса Харботтла.
— Молодец старик, — прошептал Глен. — Он легко мог меня утопить.
Я кивнул. Было отрадно сознавать, что коронер не пожелал разбираться с Гленом относительно ошибки в диагнозе.
Мы подались вперед, чтобы получше рассмотреть знаменитого химика-аналитика.
Его свидетельство было коротким и по существу. Он обнаружил мышьяк во всех органах и тканях, переданных ему для анализа. Общее количество мышьяка химик оценил в 1,43 грана [9] . Это очень много. Значит, смерть наступила в результате острого отравления.
Коронер кивнул.
— Теперь будьте добры, сэр Френсис, проясните нам одно обстоятельство. Наблюдающий покойного мистера Уотерхауса доктор никакого отравления не выявил. Означает ли это, что эпидемическую диарею вообще невозможно отличить от отравления мышьяком?
— Практически невозможно, — ответил сэр Френсис. — Симптомы идентичные. В этом и сложность диагностирования острого отравления. Единственный способ: при возникновении подозрений немедленно сделать анализ образца выделений.
— Но возникновение таких подозрений маловероятно?
— Да.
Глен толкнул меня локтем.
— Достойный внимания пример солидарности в медицине.
Следующий вопрос коронера был о времени, которое прошло между приемом смертельной дозы и появлением первых симптомов. Эксперт назвал приблизительную цифру. Тошнота и небольшие боли обычно возникают где-то через час-два, после чего начинается рвота. Смерть обычно наступает на третий день.
— Понимаю. Значит, точное время приема смертельной дозы вообще установить нельзя?
— Точно нет. Только с погрешностью плюс-минус полчаса. И это при том, что известно время возникновения первого симптома. Если же нет, то погрешность увеличивается до часа.
Коронер задержал выдающегося химика еще на десять минут, чтобы тот объяснил разницу в симптомах хронического и острого отравления мышьяком. Тот однозначно определил отравление как острое и сказал, что приступы, от которых страдал Джон, очень похожи на расстройство желудочно-кишечного тракта.
Следующим вызвали Глена.
Доброжелательным тоном коронер предложил рассказать о болезни Джона. Как она развивалась, какое лечение проводилось? Глен откровенно признал, что вначале ничего серьезного в состоянии пациента не обнаружил, а уж его кончины вообще не ожидал. Поскольку казалось, что его состояние улучшается. Относительно причины смерти он тогда предположил, что отказало сердце, из-за перенапряжения. В это лето в данном регионе было довольно много случаев эпидемической диареи, которую иногда ошибочно называют «английской холерой», хотя она довольно редко приводит к смертельному исходу. Лекарства, которые он прописал вначале, были комбинацией висмута и морфия. Висмута десять гран, чтобы остановить тошноту, и минимум пять гран морфия как болеутоляющего. На второй день острота заболевания уменьшилась, и больному была назначена шипучая микстура, содержащая цитрат поташа и бикарбонат натрия. В последний день больной принимал микстуру, содержащую висмут и карбонат кальция. К этому времени он существенно ослабел, но Глен не считал его состояние критическим. При последнем осмотре температура пациента была 37,2. Один раз за время болезни она достигала 38,3, но большую часть времени была чуть выше нормальной. Смерть наступила быстро, после кратковременной комы.